Болеутолитель

Четыре урны стояли вокруг угловатого творения Пикассо подобно часовым. Клинообразная часть коричневатой, как будто обгоревшей, скульптуры наклонилась вперед под углом примерно в тридцать градусов. Блеск, который обеспокоил Отца, шел прямо из образовавшейся щели.

То, что Хейд обнаружил здесь инвалида, кресло которого и являлось источником металлического блеска, не было странным. По-настоящему странной оказалась, однако, история, рассказанная этим несчастным.

Хейд наклонился и долго всматривался в щель, прежде чем его глаза привыкли к темноте. Когда человек осветил его карманным фонариком, похожим на карандаш, бесстрашный Болеутолитель едва не подпрыгнул от неожиданности. Из-за скрюченной позы инвалида щетина на его лице показалась Хейду иглами дикобраза, а темные пятна под глазами были как будто мазками дегтя.

Отец удивился, так же как и сам Хейд.

— В чем дело? — прозвучал слабый голос скрючившегося человека. Создавалось впечатление, что у него вовсе не было скелета. — Предупреждаю, что у меня есть пистолет, так что не пытайся делать глупости.

Угроза звучала примерно так же убедительно, как показания Оливера Норта на слушаниях по делу Иран-Контрас.

— Я не бандит, — Хейд едва сдержал смех. — Я просто… удивился.

— Нечему тут удивляться, — отозвался слабый голос. Миниатюрный фонарик еще раз вспыхнул и погас. — Меня зовут Мартин. Мартин Ласт. Присаживайся, я расскажу тебе о пришельцах.

Хейд опустился на колени и забрался в пустотелый клин. Тут было теплее, чем на ветру. От инвалида пахло так, как будто его умывание сводилось к нескольким брызгам деодоранта «Аква-Велва».

Мартин Ласт прижал фонарик к туловищу, отчего его ноздри показались входами в таинственные пещеры. Брови походили на затененные огоньки пламени. Он был закутан в старые одеяла. Рядом лежали пачки из-под печенья и серебристая фляжка.

Инвалидное кресло разделяло их и выглядело крепостью Ласта. Хейд обошел его, чтобы приблизиться к калеке, и спросил:

— О чем ты хотел рассказать, я не понял?

Он сощурил глаза от любопытства.

* * *

Оказалось, что Мартину Ласту двадцать пять лет и он страдает параличом нижних конечностей, считая, что в его заболевании виноваты маленькие серые существа с планеты, расположенной на расстоянии сорока световых лет от Земли.

— Моя мать всю жизнь страдала агорафобией, — сообщил он с полной серьезностью, — Психиатр, который работал с ней, сумел заставить ее рассказать, что с ней случилось на автомобильной стоянке возле Ривервью летом 1963 года.

Ривервью тогда представлял собой большой парк развлечений на северо-западе Чикаго, на берегу реки.

— Она тогда была беременна мной, так что это не было изнасилованием или чем-то в этом роде.

Ласт замолчал, как будто не решаясь продолжать. Затем перешел прямо к главному.

— Пришельцы, серые, они притронулись к ней, и в глазах ихнего бога я стал нечистым. Они помнят обо мне до сих пор, и только здесь я могу от них укрыться.

Он взглянул на Хейда глазами, полными муки. Хейд не был уверен, что сказанное этим парнем имеет какое-то отношение к нему или к Отцу. Что он имел в виду, когда говорил «их бог»? Он вполне мог принять идею о существовании космических пришельцев; такие истории время от времени печатались в газетах, которые Отец приносил домой. Но ведь есть только один Бог, один истинный Отец, который любил и одаривал всех своих тварей, больших и малых.

— Ты… ты хочешь сказать… что живешь здесь?

В этом городе не набралось бы миллиона интересных биографий, но несколько жителей старались сделать свои сказки по-настоящему оригинальными.

— Да, — сказал инвалид, лицо которого было охвачено тиком. — Они вставили железный прут во влагалище моей матери. Не уверен, что их целью было изуродовать меня, но что-то попало в матку.

— Так ты живешь здесь? — снова спросил Хейд, думая, что он задает этот вопрос в первый раз.

— Не всегда.

Воцарилась тишина. Хейд знал, что его собеседник сейчас вспоминает прошлое. Может быть, он будет делать это вслух.

— Я родился с дефектом. Ноги так и не исправились. Мать сочла причиной дефекта свой испуг. Это было задолго до того, как ей объяснили, что агорофобия — это страшная болезнь, занесенная пришельцами. Не ЦЕ 4. Возможно я — ЦЕ 5.

Хейд не понял, о чем это толкует парень. Какой-то шифр или код.

— Она, я имею в виду свою мать, как-то ходила по магазинам и наткнулась на книжку «Ритуалы посещений». Она рассказала мне про нее. Книжка ее очень напугала, и в прошлом году она выпила сулему и умерла, а я с тех пор живу здесь.

Он сделал паузу и издал такой вздох, словно его рот был не шире отверстия футбольного мяча.

Хейд хотел было что-то спросить, но тут Мартин Ласт снова заговорил, на этот раз хриплым шепотом:

— Я думаю, серые рассердились на меня за то, что я дал ей умереть, прежде, чем они сами с ней расправились.

Хейд внезапно подумал о том, каким ужасным было его собственное детство.

— По крайней мере теперь мне понятно, почему в детстве у меня всегда текла кровь из носу, — продолжал Ласт. — В книге сообщалось, как серые имеют с женщинами. Когда они обнаружили, что у меня слабые ноги, то позволили ей меня сохранить, — он посмотрел на Хейда долгим взглядом. — Серые виноваты в объединении Германии и в войне на Ближнем Востоке. Этот район будет назван Саудовской Америкой, а здесь будет введено военное положение. Они не смогут меня здесь отыскать.

Хейд так и не понял, кто такие «они», о которых говорит Ласт. Отец тоже не понял этого.

— Я тебе верю, — сказал Хейд.

— Правда? — откинулся назад Ласт, выдыхая клубы пара.

— Ты веришь в Бога? — спросил Хейд, — В Отца нашего?

— Я вижу красных тарантулов, которые спускаются с небоскребов, но они меня не видят, как раньше, когда я жил в Тамбалле.

Хейд понял намерения Отца и приблизился к калеке.

— Во имя Отца, — убеждал себя Хейд.

— А вибрации у них совсем не такие, как у нас, — Ласт оставался в своем собственном мире. — Согласно единой теории поля Эйнштейна.

Хейд протянул руку и прикоснулся к плечу калеки. Ладони его потеплели и ему показалось, что в нише статуи стало светлей.

— Они могут направить сюда свои летательные аппараты. В той книге сказано, что серые живут на дне высохшего озера в Неваде.

— Твоя история восхитительна, — сказал Хейд, притянув инвалида к себе. — Почти, как скрижали.

Его грудь соприкоснулась с грудью Мартина, и глаза Хейда затуманились на мгновение. Скорее всего от света фонарика.

Хейду пришлось отойти в самую глубину ниши статуи, потянув за собой Мартина Ласта. Было похоже, что в руках у него живой плуг, колеблющийся из стороны в сторону.

— Почему мне так тепло? Может, у меня опять из носа кровь течет?

Это были последние слова Мартина Ласта, сказанные в тот момент, когда руки Хейда соприкоснулись на его позвоночнике. Существо человека, которого он обнимал, наполнило Хейда сиянием. Он еще ближе подтянул калеку к себе и поцеловал его, прежде чем поглотить его в блаженство вознесения.

Насытившись, Хейд заснул внутри творения Пикассо.