Я? Я всегда готов. Эмилия становится около роскошной клумбы белых тюльпанов. Вжик!
Я держу фото, пока образ моей девушки не расцветёт на бумаге во всей красе. Эмилия игриво тянет ко мне руку, я так же игриво отворачиваюсь от неё. В задорной пляске мы полминуты скачем вокруг клумбы.
Наконец, вижу — просто чудо! И непорочные тюльпаны, и пейзаж с невероятно сочной листвой, и далёкая небесная синь, и, конечно же, моя любовь.
В красных шёлковых брюках и блузке, с воздушными клубами каштановых волос Эмилия смотрится восхитительно. Чёрт побери! Зачем нам эротика, если тайна под покровом в тысячу раз привлекательней?!
Я протягиваю снимок Эмили. Её узкие, настороженные глаза впиваются в фотографию. Пять секунд ожидания. Лицо Эмили обращено на меня. Она счастлива.
Я тоже.
ПАРИКМАХЕРСКИЙ ДЕНЬ
С Семёном Петровичем Шубило произошло чудо — нежданное и божественное: к пожилому клерку компании «Счастливый дом» пришла вторая любовь. Зажгла её в, казалось бы, навеки упокоенном от подобных бурь сердце Семёна Петровича новенькая сотрудница. Запалила вмиг, в секунду! И не словами горячими, не обещаниями райскими, а лишь обликом одним тленным, лишь появлением пред очами его.
Женщину тридцати пяти лет — в строгом костюме цвета пасмурного неба, где жакет, как полагается, без вызывающего декольте и юбка длины целомудренной — аккурат по колено, утром представило начальство «Счастливого дома».
Фирма заполучила нового экономиста, а Семён Петрович заполучил ничем не сбиваемый сердечный галоп. Всем, по его уразумению, взяла экономистка! И тем, что симпатична не кричащей красотой, не горящими самодовольством глазами, не яркими брезгливыми губами, а редкой уж по нынешним дням тихостью и обречённой смиренностью. И каблуки — не ходули поднебесные и не удилища, а высотой в разумную меру. Потому как понимает человек закон земного притяжения и уважает.
На радость Семёна Петровича, правая рука приглянувшейся экономистки оказалась без обручального кольца, хотя сей факт воспринял он скорее удивлённо — «Кто же от такой дивной крали отказался?!» — и даже осуждающе — «Совсем народ на ценные штучки нюх потерял!»
Так крепко охватили Семёна Петровича трепетность и нежность к новоявленной особе, что решил он не мучиться в тайной безнадежности, а пробудить ответное чувство — дать о себе знать как о мужчине, ого-го-го ещё на что способном! Бес, несмотря на седину Семёна Петровича, ударил ему не в ребро и не ниже пояса (куда частенько бывают бесовские приветы), а в самое сердце, и оно от томного наваждения колотилось, как в молодости — часто, гулко, волнующе.
Правда, тогда его драгоценная Раечка — ныне здравствующая и прочно связанная с ним семейными узами, в их любви сама взяла инициативу: призналась в чувствах, вытянула признания из него и пожелала их отношения в ЗАГСе закрепить. Всё вышло просто, само собой, ладненько. Тут Семёну Петровичу приходилось полагаться лишь на себя.
Не мешкая, он заскочил в мужскую туалетную комнату и долго там рассматривал своё отражение. Рассматривал взыскательно, словно впервые видел за много лет. Открытия породили лишь душевный стон: «Кто, кто придумал эту неизбежную старость?! Кто изобрёл? Где прячется тот гадкий червячок, что выедает молодость и красоту, здоровье и бодрость? Поймать бы ползучего глиста да изрубить на тысячу кусков!»
Препротивнейшие морщины — лицо будто сохой бороздили — глубоко, прилежно! Куда бы их подевать, каким чудом сровнять? И кожа стала какой-то чужой, глиняной, обрюзгшей. Ведь молод он душой, там, внутри, всё в порядке, и возгоревшийся пламень любви тому подтверждение, а снаружи… на тебе! Какой-то горшок музейный — обветшалый и унылый! И волосы…
Взгляд Семёна Петровича упал на причёску: прореженные годами заросли не то, что раньше — буйные да шелковистые, а что осталось, взлохмачено, спутано — заброшено. Однако ж, если и получится что из немедленного омоложения, так это причёска.
Остаток дня Семён Петрович избегал возникать перед объектом внезапно вспыхнувшей любви, ибо удручён был видом своим, да и знал — первое впечатление штука тонкая. Готовить себя к нему надлежало серьёзно, с толком, с расстановкой — и после работы Семён Петрович прямиком побежал в парикмахерскую.
«Чтобы поприятнее… помоложе…» — путанно растолковал он парикмахерше свои мечты о новом облике. Та долго стрекотала машинкой, с размахом щёлкала ножницами, и наконец Семён Петрович отряхнулся от волос, осмотрелся. Годков пять-семь мастерица ему сбавила: не старческое запустение теперь царило на голове, а приятная мужская солидность — ровненько, аккуратно, даже благородно! «В ванной ещё лицо кремом жены помажу!» — запланировал он серьёзное наступление на возраст.
Нажимая кнопку звонка, Семён Петрович меньше всего полагал, что по ту сторону порога будет стоять приземистая пятипудовая Раечка. Как-то вообще не думал он о том, кто откроет дверь, — уже витал в завтрашнем счастливом дне: как поздоровается (очень приветливо!) с экономисткой, как представится ей по имени (без отчества!), как предложит в обед посидеть за чашкой кофе (вдвоём!).
Драгоценнейшая половина Семёна Петровича пока не знала о катастрофическом падении собственного биржевого курса, но её пиратская стойка и взгляд — недоумённый, мятущийся, говорили о том, что узнавать своего прежнего супруга она почему-то отказывается. Наконец, тревожный взгляд женщины вскрыл перемену в родном облике и замер на голове Семёна Петровича так прилипчиво, что помолодевший муж заволновался, уж не сотворила ли парикмахерша с остатками его волос какой шутки?
— Это… чего? — не думая освобождать проход, почти дрожащим голосом вопросила супруга.
— Голова… и… подстригся вот… — пролепетал Семён Петрович.
— Издеваешься? — Раечка, наконец, среди смятения нашла в себе точку душевной опоры и поняла, что будет делать дальше, — разбираться! Добрый опыт прошлого удерживал её от начала скандала с бухты-барахты — в таком щекотливом деле пшик устраивать негоже, если уж хлестнуть подлеца-мужа по гнусной физиономии, то подготовленно, от души, фундаментально!
Позади хозяйки нарисовалась костлявая, взлохмаченная особа, одетая в столетний цветастый халат — Клара Мироновна, давняя подруга семьи и по совместительству поставщик уценённых парикмахерских услуг. Доморощенная цирюль-ница азартно размыкала и смыкала ножницы, выискивая для них очередную добычу.
Семён Петрович тихо дрогнул в коленях — о-о-о! Как он мог забыть?! Сегодня в семье парикмахерский день, с доставкой услуг на дом! Со скидкой сорок процентов — за опт!
— Семейный бюджет рушим, тварь эдакая?! — понимая обречённость словесных упрёков, супруга потянулась на кухню — за самой длинной и увесистой скалкой. Клара Мироновна выразила Раечке немое, но небывалое одобрение: взгляд её посуровел, ножницы обиженно замерли полураскрытыми. Ещё бы, плакали сорок рубликов за своенравную хозяйскую голову!
— Гнида подколодная! — вместе с ударом скалки и утробным наболевшим выкриком внутри супруги Семёна Петровича прорвалась плотина ярости. — Сколько можно от тебя подлостей сносить?!
Заученным движением, по-молодецки, Семён Петрович метнулся в родное обиталище. Его хребет со скалкой «дружил» давно, надлежало перетерпеть «объятия» знакомой деревяшки и в этот раз.
— Небось, полторы сотни отвалил, мерзавец! — вопила жена. — А внучкам на эти деньги шоколадок накупить! Не догадался?!
Сто пятьдесят рублей, потраченные на шоколадки, обернулись бы таким же горячим нравоучением, разве что скалкой поменьше — Семён Петрович в этом не сомневался. Хотя откуда сто пятьдесят рублей? Как человек с цифирками на «ты», он вмиг подсчитал и экономию — те самые четыре червонца, что в этот раз уплыли мимо чуткого носа Клары Мироновны. Увы, громогласно заикаться о погрешности расчётов
