ТОША. Дальше ремарка: «Лора уходит».
ПАУЧОК. Никуда ты не уйдешь!
ТОША. Что вы делаете?
ПАУЧОК. В старых романах писали: «Он покрывал ее лицо и шею страстными поцелуями».
ТОША. Не надо.
ПАУЧОК. Надо.
ТОША. Я чувствовала, что этим кончится.
ПАУЧОК. Да?
ТОША. Ты бы видел, как у тебя глаза горят.
ПАУЧОК. Ты не представляешь, что ты для меня значишь.
ТОША. Я?
ПАУЧОК. Если ты сейчас уйдешь, мне кранты.
ТОША. Как же я могу остаться, если по твоему сценарию я ухожу?
ПАУЧОК. Сценарий мы порвем.
ТОША. А письмецо?
ПАУЧОК. Что?
ТОША. Письмецо в тумбочке? Ты его не прочитаешь?
ПАУЧОК. Я знаю его наизусть.
ТОША. А я — нет. Забавно, правда? Я написала тебе длиннющее послание и даже не знаю, что в нем.
ПАУЧОК. Ты собираешься его читать?
ТОША. Если ты не против.
ПАУЧОК. Я не против.
ТОША. Ух ты, толстое! Вот уж не думала, что я способна на такие излияния. «Мой любимый.» Начало хорошее. «Я должна исчезнуть, и мне легче сделать это в такой мирный летний вечер. Мне кажется, что я не ухожу, а отчаливаю в лодочке, а ты лежишь на берегу, смотришь в небо, такое голубое, что глупее не придумаешь, и весла хлюпают все тише и тише. Вижу, как ты морщишься от этих “красот” и мысленно вычеркиваешь их своим черным фломастером. Ну да бог с ними, с красотами. Ты ведь меня понимаешь? Тебе дальше в гору, а мне вниз по течению…»
ПАУЧОК. Хватит!
ТОША. Это что-то личное, я поняла.
ПАУЧОК. Стой смирно, я расстегну сзади.
ТОША. Я сама. Выключи большой свет.
ПАУЧОК…что ты делаешь?
ТОША. Раздеваюсь.
ПАУЧОК. Убирайся!
ТОША. Что?
ПАУЧОК. Ты слышала! Забирай свои шмотки и вали отсюда!
ТОША. Я что-то не так сделала?
ПАУЧОК. А ты не знаешь? Дешевка! Дрянь! Прежде ты никогда не раздевалась сама! Никогда! Только я могу тебя раздеть, понятно? Я и больше никто! Давай, давай. Пока я тебя не прибил. Твое место на «плешке»! Потаскуха!
Я думал, у меня полопаются жилы. Дикая, слепая ярость. В ванной я нашел аптечку, а в аптечке валидол. Я затолкал под язык сразу три таблетки и сосал их, пока во рту у меня все не онемело. Потом я, кажется, задремал. Я проснулся, как от пощечины. В раскрытое окно нагло светил фонарь. В душе плавала черная муть. Я умылся холодной водой и залпом выдул полбутылки кефира, обнаруженного в холодильнике. Немного отпустило. От мысли, что скоро наступит день и опять надо будет тянуть эту лямку, хотелось завыть.
И тогда я прибег к испытанному средству: я сел в за-дзен и закрыл глаза. И вновь, как это бывало уже не раз, мне явился мой гарем. животы, бедра, ступни, плечи. Как в волшебном фонаре. Но не было главного волшебства: чистый лист бумаги, всегда лежавший под рукой, оставался чистым. Единственная связь, оборвавшаяся не по моей вине: с шестым патриархом китайской школы Чань. Те слова, которых я ждал, не приходили, а другие стоит ли записывать?
Ничего, что я тут… Я умею держать выпивку. Когда я завел дома бар, точно не скажу, но норму я себе сразу установил: бутылка за вечер. «Beefeater», тоник, лед. Гегелевская триада. А лень было самому наливать…
ЛОРА. Что будете пить?
ПАУЧОК. Господи! Увидеть ее в «Лисьей норе». за стойкой бара! Вот уж не думал, что я когда-нибудь ее увижу. Пятнадцать лет назад, дав мне свободу, она закрутила роман с итальянцем. У них родилась дочь. Потом они уехали. какой-то маленький городок. Доходили слухи. то ли у них еще кто-то родился, то ли они, наоборот, развелись. А лет восемь назад, когда мы все вдруг сделались выездными, кто-то из наших видел ее в Риме. Она открыла магазинчик, и дела у нее вроде шли в гору…
ЛОРА. Еще не решили?
ПАУЧОК. Она меня не узнала. Неужели я так сильно изменился? Она, впрочем, тоже. Резче очертились скулы. Взгляд стал жестче. А в остальном…
Лора.
ЛОРА. Ты?
ПАУЧОК. Я встал и вышел. Еще мгновение, и ржавая мина, столько лет пролежавшая без признаков жизни, рванула бы так. не то что ресторан, на этом месте стадион можно было бы построить. Я бродил по Сретенке, потом спустился к Цветному бульвару и сам не заметил, как оказался перед «нашим домом».
Через пару дней все это казалось бредом. я ведь тогда хорошо нагрузился и решил добавить в «Норе». Вот вам и результат. итальянское облачко. Можно было, конечно, сходить туда на трезвую голову. А если не облачко? Сунуть голову в неизвестность, как глупый журавль в кувшин? Извините. Я следую примеру умного журавля. Ему кувшин надели на голову.
Алло?
ЛОРА. Это я…
ПАУЧОК. Лора! Как ты меня нашла?
ЛОРА. Не прибедняйся. Кто оставляет афоризмы на крахмальных салфетках? В «Норе» ты приметная фигура.
ПАУЧОК. А ты?
ЛОРА. Я?
ПАУЧОК. Давно ты там? В смысле здесь? В России?
ЛОРА. Четыре года.
ПАУЧОК. Четыре года!
ЛОРА. Ты, кажется, не слишком обрадовался нашей встрече.
ПАУЧОК. Я… ты где?
ЛОРА. Дома. Ты решил, что я живу в баре?
ПАУЧОК. Я к тебе сейчас приеду.
ЛОРА. Лучше в нейтральных водах.
ПАУЧОК. У тебя кто-то есть?
ЛОРА. Одна сейчас в школе, другой «кто-то» успешно ломает мои очки.
ПАУЧОК. Значит, нет?
Это все решило. В вагоне метро я поймал свое отражение: жених! Оказывается, я даже успел побриться. Подковки лакированных туфель цокали на весь белый свет: так-то, так-то! В переходе стриженый парень с пустыми бельмами и ступнями ног, повернутыми внутрь, как у балерины в восьмой позиции, протягивал кепку, словно предлагая прохожим свою дневную выручку.
ЛОРА. Ты не понял.
ПАУЧОК. Не понял?
ЛОРА. Я ничего такого не имела в виду. У меня есть муж. Извини.
