работали. На черный день копили...»
Мысли лихорадочно сменяли одна другую.
«А Сажи все же нет. Скрылся...»
Тяжело дыша, едва переставляя ноги, в зале появился дед Шевченко. О, как ненавидел его Капля! Даже под ложечкой засосало. Сколько еще будет скрипеть этот клятый старик?! Как жаль, что он тогда сумел ускользнуть...
Шевченко назвал свою фамилию и слушал с выражением вежливого удивления на лице предупреждение судьи об ответственности за дачу ложных показаний.
— Что вы можете сказать по поводу украденного мотора? — спросила наконец она.
Старик медленно и обстоятельно объяснил все и сразу же, глядя прямо на судью, произнес:
— Я вот что хотел еще рассказать суду...
— Пожалуйста.
— Так вот. Про Каплю... Он же предатель, изменник! За это его и надо судить. Что касается мотора, это так — мелочь!
— Товарищ Шевченко, говорите по существу! Суду нужны факты.
По залу прокатился глухой рокот.
Капля на мгновение растерялся. Зашептал что-то, словно молился. Потом отчаянно ринулся в наступление.
— Я возражаю!.. — закричал он. — Я требую! Я...
Судья призвала его к порядку.
Заседатели молчали, не сводя глаз с Капли.
В зале снова наступила тишина.
— Он всю нашу подпольную группу выдал, — выдохнул Шевченко.
— Это я?! Да ты что? Такое выдумал!.. — снова подскочил Капля. От волнения его огромный живот заходил ходуном. — Меня правительство отметило. Родина. У меня две медали!
Судья подняла руку, и он замолчал.
— Товарищ Шевченко, — строго сказала судья, — почему же вы до сих пор молчали? Тридцать лет молчали...
— Што-о? — приставил старик руку к левому уху.— Молчал, говорите? Нет, не молчал я. И властям тогда, как наши пришли, сообщил... Ведь когда немцы его забрали, вся наша группа погибла...
Капля заскрежетал зубами:
— Не все. Напраслину возводишь, старый. Ты вот — остался? Я остался. И подпольщика Крупу я на фронте встретил...
— Мы с Крупой к партизанам ушли, потому и живые. А ты домой вернулся, и немцы тебя не трогали. И на ложке, что в карьере нашли, написано: «Нас выдал Ка...» Это про тебя написали, что ты людей продал. За это и судить тебя надо!
Судья опустила глаза, не перебивала Шевченко.
— Ка!.. Ка!.. У нас много было таких, кто на «Ка» начинался! К примеру — Каган.
Сердце у Капли от страха бешено колотилось, ладони стали мокрыми от пота.
— Што-о?! Каган, говоришь? Да его же немцы первым расстреляли, подлец!
В зале начали потихоньку переговариваться. Судья зазвонила в колокольчик.
— Товарищ Шевченко, известные вам факты предательства гражданина Капли изложите в письменном виде. Относительно кражи можете еще что-нибудь добавить?
— Про кражу — все. Ничего об этом больше не знаю.
— Вы свободны, — сказала судья и обратилась к секретарю: — Пригласите свидетеля Лисяка...
В последнем слове Капля признал себя соучастником кражи и потребовал привлечь Шевченко к ответственности за клевету. А ложку, о которой говорилось здесь, просил послать на экспертизу. Там разберут фамилию, и все станет на свои места.
«Никуда вы ложку не отправите, — торжествовал в душе Капля. — Нет у вас этой ложки».
В кабинет неслышно вошла секретарь.
— Сергей Сергеевич, пришел Комашко. Можно к вам?
— Комашко? Какой Комашко?
— Арнольд Иванович. Бывший главный инженер.
— Хорошо, пускай заходит, — пожал плечами Григоренко.
«Почему он в Днепровске? Что ему здесь понадобилось? Может, за матерью приехал. Наверное, так и есть. Не с ревизией же он явился».
В дверях появился Комашко. Зеленые глаза поблескивали под густыми рыжеватыми бровями. На нем новенький, в полоску костюм. Галстук широкий, в белый горошек. Редкие, с рыжеватым отливом волосы тщательно зачесаны набок, чтобы скрыть лысину.
Сергей Сергеевич встал. Комашко прошел прямо к столу. Григоренко тоже сделал два шага навстречу, подал руку.
— Прибыл в ваше распоряжение, — садясь на стул, сказал Комашко.
— Что? — не понял Григоренко.
— Придется еще поработать, Сергей Сергеевич, под вашим руководством. Погорячился министр со снятием директора дальневосточного комбината. Вмешались партийные органы. До ЦК дошло. Министр вынужден был восстановить директора на прежней должности. Таким образом, приказ о моем назначении утратил силу.
— Вы это серьезно? — все еще не верил Григоренко. Никак не хотел верить. Может, разыгрывает? Так сказать, на прощание.
Комашко положил перед Григоренко приказ:
— Кто же этим шутит?
Григоренко развернул бумагу, начал читать. Нет, Комашко не шутил. В приказе действительно было написано, что Арнольд Иванович направляется на должность главного инженера комбината.
Па душе Григоренко стало тоскливо.
— Почему бы вам на другой комбинат не попроситься?
— Директором?
— Главным инженером. Насколько мне известно, вакантные должности есть и в Североозерске, и в Плявинясе.
— Просился. Поверьте, мне вовсе не хотелось сюда возвращаться. Но такова воля главка. Надеюсь, мы все же сработаемся.
Григоренко позвонил секретарю:
— Прошу вас, срочно закажите Москву. Соедините меня с Шером или Петровым.
— Скажу вам откровенно, Арнольд Иванович, сработаться мы не сможем! Разные мы с вами люди. И смотрим на все по-разному.
— Одинаково никто не смотрит...
Зазвонил телефон.
— Слушаю вас, — раздался в трубке характерный голос начальника карьерного отдела.
— Здравствуйте, Антон Власович! Григоренко беспокоит. Только что прибыл Арнольд Иванович Комашко, на должность главного инженера. Как же это? После всего, что произошло...
— Сергей Сергеевич, приказ о назначении Комашко директором комбината отменен. Куда ж, по- вашему, его девать? На другой комбинат... главным?
— Конечно, на другой. Это было бы правильно.
— На другой комбинат как-то не с руки. У вас он каждый винтик знает. Пускай еще поработает главным. Молодой, успеет побыть директором.
— Но вы же знаете, какая ситуация сложилась тогда: или ему, или мне уходить. Теперь вы опять
