убитый заслуживал смерти, но тем не менее он не хотел его убивать, это произошло неожиданно, как несчастный случай. Но, Иен, я видел тело и эту рану. Не могло быть никакого несчастного случая — цель была поражена с точностью профессионала, скажите, можно ли случайно нанести такую смертельную рану?
Он писал дальше, что убитый совершил ужасные вещи и его смерть предохранит других. Я решил, что он оправдывается. Он объяснил, что жертву не опознали, потому что считали, что этот человек давно покинул страну. Покинул тихо, никого не ставя в известность. Вот строки из письма: „Его не любили и не интересовались, почему он вдруг исчез, хотя никто не ждал от него прощального ужина и объяснений, как происходит в таких случаях. Думали, захотел просто не ставить людей в неловкое положение, когда они должны будут невольно выражать сожаление по поводу его отъезда, сожаление, которого не чувствуют. В Англии не оставалось никого, кто был бы ему дорог, и были слухи, что дальнейшее его пребывание на службе было под вопросом, что ему грозит увольнение. Те, кто знал о настоящей причине его исчезновения и о его личной жизни, боялись говорить. Я был одним из них. Я убил сразу, другие делали это медленно. Я схватил нож, который лежал на его столе как украшение, редкость, кто-то приделал к нему рукоятку, ударил вслепую и удивился, когда он упал, — я подумал, что он просто притворился. Я оставил его там и пошел к другу, которому доверял. Он и еще один человек помогли мне избавиться от тела. Я написал все это, чтобы облегчить свою совесть и дать вам доказательство, потому что дело не было раскрыто. Те следы, что я оставил, были слишком невнятными, и я не знаю сам, хочу ли, несмотря на угрызения совести, отвечать за преступление, которое совершил“.
Так-то, Иен, дружище, что вы об этом думаете?»
Ратлидж отложил письмо. Что тут можно сделать? Улики появились поздно, они косвенные, но, если бы Камминс получил их в то время, когда вел расследование, можно было предпринять определенные шаги и, возможно, даже раскрыть преступление. Вероятно, убийца считал, что облегчит свою совесть, признавшись в преступлении, и в то же время был уверен, что дело не раскроют и никогда его не найдут.
Ведь в письме не было сказано ничего, что могло навести на имя человека, совершившего убийство.
Без самого письма Ратлиджу трудно было делать выводы, но, уж наверное, Камминс хорошо его обдумал и взвесил все за и против.
Хэмиш сказал: «Ты не можешь проникнуть в ход его мыслей и знать все детали».
— Это загадочное дело, — ответил ему Ратлидж. — Как и наше с Саммерсом. Один Бог знает, как долго он вынашивал планы мести, но его совесть не мучает, до сих пор он действовал безжалостно. Он убил не одного, а нескольких человек, а теперь увез несчастную женщину во Францию, лишив ее любимой собаки, которую просто бросил на берегу.
«Если бы ты не обыскал тайно номер в „Белом лебеде“, то не увидел бы фотографии и не узнал бы о собаке».
— Это правда, и полиция в Дувре спрашивала, откуда я знаю о ней, да еще и кличку.
Он им тогда ответил, что узнал о собаке, потому что бывал несколько раз в отеле, где останавливались мнимые Пирсы. И это было в известном смысле правдой.
— Он вернется, я это нюхом чую, — громко сказал Ратлидж в тишине. — И скорее, чем мы ожидаем. Как его остановить?
В этом проблема. Он может вернуться через десяток других портов, не обязательно через Ла- Манш.
И снова мелькнула мысль, которая была неприятна: если бы он не поехал в Брайтон, направленный Саммерсом по ложному следу, он успел бы в Дувр вовремя.
Он постарался загнать эту мысль подальше.
Сейчас все равно ничего нельзя предпринять. Что ж, иногда ключ к разгадке появляется неожиданно.
Он выбрал ресторан подальше от Скотленд-Ярда, чтобы поужинать и не встретиться с коллегами. Еда оказалась сносной, люди за столиками сидели в основном солидные, он быстро поел и ушел. Вернувшись домой, он увидел около своей двери в полумраке какую-то темную фигуру.
Первой мыслью было — Саммерс. Или его жена?
Он взял себя в руки и спросил негромко:
— Кто вы?
Бесформенная тень зашевелилась, приняла очертания женщины, и знакомый голос ответил:
— Иен? Прошу тебя, мне нужна помощь.
Это была Мередит Ченнинг. Он мгновенно оказался рядом, одной рукой поддержал ее, другой отпер дверь. Хорошо, что он забыл погасить свет, когда уходил. Заметив, что Мередит плачет, он нашел носовой платок и протянул ей. Она прижала платок к глазам.
— Что случилось? — спросил Ратлидж.
— Не знаю, с чего начать. — Мередит сидела, закрыв лицо, потом, как будто собравшись с духом, решительно убрала платок, и Ратлидж прочитал на ее лице страдание. — У меня есть друзья, конечно, я могла бы к ним обратиться за помощью. Но тогда пришлось бы им многое рассказать, о чем бы я потом пожалела, ведь слова, высказанные в минуту слабости, не вернуть. И впоследствии в их глазах я бы всегда видела, что они знают. Мне этого не вынести.
Он подвинул кресло и сел напротив.
— Я никогда не судил тебя, — сказал он спокойно. И стал ждать.
— Должна ли я рассказать свою историю, Иен? — Она немного успокоилась, перестала плакать и тяжело вздохнула. — Большая часть ее известна. Мой молодой человек должен был уйти на войну… Он говорил, что любит меня и хочет жениться, и в то же время настаивал, что, даже если война продлится всего лишь до Рождества, у него такое чувство, что он не вернется домой. Я спросила, почему у него такие мысли, ведь это глупо, но он улыбнулся и сказал: «Просто я знаю». Я умоляла его остаться, пообещала выйти за него, если он не пойдет на фронт. Но он не мог так поступить — все его друзья уже записались добровольцами и, полные радостного возбуждения, говорили о скорой победе. Он не мог остаться в стороне. Я вышла за него, потому что считала, что, может быть, будучи женатым, он побережет себя и сможет победить глупое суеверие и страх перед неизбежным несчастьем. Я не любила его, Иен. Но он мне нравился, очень нравился, я готова была ради него на многое, считала, что смогу провести всю жизнь с ним. Я думала, что мы можем быть счастливы, я была молода, кроме того, меня мучила мысль, что, если его убьют, я потом не смогу себе простить.
Она откинула темноволосую голову на спинку кресла и стала смотреть вверх, продолжая рассказ:
— Он пропал без вести после первой газовой атаки, и я осталась — ни жена, ни вдова. Винила себя, что не любила его так, как он любил меня. Мне казалось, что он знал, почему я вышла за него. Не в силах простить себя и мучаясь этим, я решилась на поиски в надежде, что, может быть, спасу его. Я стала учиться на медсестру, закончила курсы и потом работала в госпиталях, делала все — от мытья полов до помощи в операционной. Вскоре меня перевели во Францию. Но я стремилась туда по эгоистическим причинам. Я так и не нашла Марка среди раненых. И никого не встретила, кто мог видеть, как он умер. Он бесследно пропал.
Ратлиджу было тяжело слушать признание Мередит. Он понял вдруг, что предпочел бы не слышать ее историю. Ее брак был в прошлом и пусть там останется. Но он не прерывал ее исповеди.
— Я заплатила за свою ошибку. Не за то, что не имела смелости сказать Марку правду, а за то, что думала, что смогу его отыскать и спасти. Однажды во Франции я встретила одного человека, Его принесли в тяжелом состоянии, сказали, что он был засыпан землей, погребен заживо, когда рядом разорвался снаряд. Он единственным выжил. Все его солдаты были убиты. Он не хотел, чтобы ему оказывали помощь, требовал, чтобы нашли всех, спрашивал, где его товарищи. Санитары его унесли, я спросила у кого-то имя офицера. Потом зашла к нему, он спал, я видела глубокие тени под глазами и знала, что он борется за жизнь. Он был там, где шли самые тяжелые бон. И поняла, что могла бы полюбить его. Мне хотелось его обнять и защитить. Я лишь могла постараться сделать так, чтобы он немного подольше оставался в госпитале, чтобы понравиться, но каждый человек был на счету. Вскоре мне велели его разбудить, чтобы
