совестью.
Так она и скажет Илье, если он снова заведет разговор. А самой почему-то очень захотелось пойти к нему, услышать его голос. Она взяла котелок с супом и направилась в вагон-изолятор.
Гауптвахту охраняла одна из знакомых Наташи. Пока эшелон стоял на какой-то станции, она прохаживалась вдоль состава и встретила Наташу с распростертыми объятиями:
— Как хорошо, Наташка! Весной пахнет!
Наташа тоже любила весну. Она невольно вспомнила утопающий в зелени Байкал, гомон перелетных птиц, аромат смолы. А тут — серые ветки деревьев, какое-то негреющее солнце, жидкий снег, хлюпающий под ногами. Ей был непонятен восторг подруги.
— Ты к Илюшке, что ли? Давай быстренько, пока дежурного не видать. Батуева за хлебом послали.
Подруги постучали в вагон-изолятор, отомкнули дверь. Илья подал руку, помог Наташе забраться в вагон.
— Потише разговаривайте, — предупредила де-вушка-часовой, задвигая дверь.
— Слушаюсь, товарищ командир!
Илья шутливо отдал честь. Когда остались один на один, он посерьезнел, признался:
— Эх, никудышный я человек, Наташка. Вдруг тебе придется ходить к мужу в тюрьму на свидание?
— А я за такого и не пойду, — отшутилась она, потом решительно заключила: — Если полюблю, то и в тюрьму пойду. А иначе что ж за любовь?
Илье вдруг захотелось схватить ее, прижать к себе, расцеловать. Он смутился своего желания, покраснел, отодвинулся.
— Что с тобой, Илья?
Тот быстро нашелся:
— Фролова вспомнил: чудной человек. Сам же посадил сюда, сам же велел накормить досыта и по рюмке водки послал. Каков?
— Партийный он человек, вот и понимает людей.
— А что мы за люди?
Пилипенко явно напрашивался на похвалу, но девушка промолчала. Тогда он с отчаянной решимостью придвинулся к ней, взял за руку:
— Наташка…
Глаза его вспыхнули, загорелись. Но не было в них обычной бедовости и озорства. Было что-то серьезное, упрямое, нежное, такое, от чего закружилась у нее голова.
— Не то, не то, Илья. — Она слишком поспешно отодвинулась, засунула руки в карманы шинели. — Такое страшное время. Смерть кругом, а ты…
Она говорила то, что подсказывал ей разум, но сердце предательски сжималось, колотилось, тянулось к ласке. Наташа пересилила себя.
— Вот и подумай, Илья, — сказала она строго. — В силах мы побороть себя или нет?.. Может, у нас и несерьезно?
— А зачем побороть?
— Затем…
У Наташи вдруг навернулись слезы, голос задрожал. Она поняла, что уже проговорилась: зачем было произносить «побороть себя»? Ей стало очень стыдно.
Илья не понял смятения девушки, настаивал на своем:
— Пойми меня, жить без тебя не могу, Наташенька…
Он осторожно привлек ее к себе, поцеловал в губы. Она не противилась, уронила руки, прижалась. Почувствовала, как приятная теплота наполняет тело. Наташа рывком, с отчаянной строгостью, резко отодвинулась на самый край нар. В глазах блестели слезы. Он снова притянул ее к себе, тяжело дышал.
— Довольно! — Она стремительно встала.
— Значит, так?
— Открой мне дверь.
— Значит, так?
Наташа потрясла дверь. Снаружи лязгнуло железо.
Илья выплеснул на снег суп, надел ей на руку пустой котелок.
Дверь с грохотом закрылась.
Наташа, сутулясь, побежала к своему вагону.
Толстая коса выбивалась из-под шапки, змеилась по серой шинели.
Продолговатая синяя туча накрыла солнце. Посветлели ее края. Сбоку наплывали другие облачка, поменьше. Снизу наступали темные, отяжелевшие. Солнце было проглянуло между ними, подмигнув Наташе, но его тотчас же заволокло буро-серыми клубами, надвинувшимися снизу. Девушке стало тоскливо, сердце непривычно сжалось до боли.
Илья метался по вагону. Чего он, собственно, добивался от девушки? Она слабая, едет куда — сама толком не знает, пришла к нему с открытой душой, а он… Илья свалился на нары, заскрипел зубами от злости на себя.
Наташа поднялась в свой вагон, села к окну. Чем больше вдумывалась в только что происшедший разговор, тем больше возмущал ее Илья. Как мужик, грубый… И что в нем хорошего? Не разговаривать и не ходить к нему. Подумаешь, свет в окошке! А в глазах вставало его горящее лицо, в ушах шелестел жаркий, прерывистый шепот, и, как там, у него в вагоне, опять кружилась голова…
Эшелон задержали до «особого распоряжения». Фролов организовал поход в кино. Наташа пошла охотно. Ей хотелось увидеть фильм о мирной жизни, но картина оказалась военной. Вечером, после просмотра, девушки оживленно делились впечатлениями.
Наташа сидела задумчивая. Разве может она быть такой, как та девушка в фильме? Сильной, смелой, бесстрашной. Наверное, нет. Но, если нужно, она, Наташа Иванова, непременно постарается.
Установилась теплая весенняя погода. Солнце стало греть щедро, даже расточительно. Булькали деловитые ручейки, проталины дышали седоватым паром. Там, где была тень, белели нерастаявшие сугробы, сочась мутными слезами, будто оплакивая зиму.
Эшелон все еще стоял в тупике: по-прежнему ждали особого распоряжения. Иногда пролетали вражеские самолеты, но к ним привыкли, их не боялись. Весна, с голубым небом и журчанием ручейков, настраивала людей благодушно.
Начальника вызвали в штаб фронта. С ним выехала и группа командиров, которая должна была принять намеченный участок железной дороги. Всеми делами в эшелоне руководил Фролов. По его распоряжению люди расчищали станцию от последствий бомбежки. Путейцы ремонтировали стрелки, налаживали колею. Нашлись занятия и связистам. Как-то вечером Хохлов положил перед Фроловым приказ местных руководителей; в нем объявлялась благодарность связистам за досрочное восстановление разрушенного участка телефонной линии.
Это известие обрадовало начальника политотдела. Фролов понимал, что сплотить коллектив, подготовить его к будущим испытаниям можно только в условиях напряженного совместного труда.
Люди работали дни и ночи, помогая местным железнодорожникам, которые на двух-трех путях умудрялись пропускать за сутки столько поездов, сколько в мирное время не пропустить и за неделю.
На станцию тихо вкатился серый бронепоезд. Остановился, негромко лязгнув сцеплениями. Из люков стали выскакивать матросы. На последней открытой площадке стояли зенитные пушки, задрав в небо длинные стволы. Возле них ходили дежурные с автоматами и в касках. От суровых лиц моряков, от бронепоезда веяло чем-то торжественным, грозным.
Именно это чувствовал Илья, смотря на бронепоезд. Вот где есть возможность отличиться, показать свои способности. На пушках звездочки: в боях побывали. Илью тянуло к морякам.
Те чувствовали, что на них смотрят, но виду не показывали. Привычно перекидывались морскими словечками, шутили, сами смеялись больше и громче всех.
Кряжистый матрос выбил трубку о подбор сапога, заговорил баском:
