дом со своим составом жирные цистерны, заторопился, ругая на чем свет стоит дежурного за опрометчивость; Листравой боялся этих легко воспламеняющихся цистерн, соседство с которыми было опасно для вновь прибывшего эшелона.
Краснов не заставил себя ждать: с ходу приказал машинисту немедленно отправляться с опасным поездом. Не став выслушивать возражений бригады, вызвал с поста Еремея Пацко.
— Сопровождайте по стрелкам! Пусть попробуют не подчиниться сигналу.
Пацко пугливо косился: над цистернами дрожало марево испарений бензина — они дышали дневным теплом. Стрелочник прикрикнул:
— Илья, закрой сифон! Смотри, пыхнет!
А Листравой упрашивал Краснова:
— Пойми, Демьян, я тебя утром послушался. Вот — изрешетили на перегоне. Надо затычки поставить. Мы скоро. Затолкай пока состав в тупик.
Краснову мерещились несчастья, виделся Фролов с чистым листом бумаги, слышался его строгий спокойный голос. Тысячи страхов мутили голову. А Мошков, тот может и шлепнуть сгоряча!
И Демьян Митрофанович подступил вплотную к машинисту:
— Вы — трус! Ответите.
Листравой побледнел, грозно глянули его глаза,
— Это не ты ли храбрец? Из штанов капает. Оглянись.
Краснов выхватил пистолет, махнул перед носом машиниста. Задыхаясь от гнева, он готов был на крайние меры.
— Дядя! Не балуй! — заревел Илья, бросаясь между ними. И Краснов опустил пистолет, А Илья яростно кричал:
— Боишься за себя! Лишь бы не отвечать. Мы без воды куда? До мостика не дотянем! Под снаряды толкаешь? Не выйдет! Тут можно спрятать вагоны, а там куда?
— Молчать! Не подчиняться? — Краснов снова поднял руку с пистолетом.
— Да тише вы! — подал голос Цыремпил, усердно стуча молотком. — Потерпите минут пять…
В следующее мгновение шальной крупный снаряд упал на соседний путь, подкатился к колесам цистерны, подрагивая, как живой.
Все ошеломленно оцепенели. Батуев первым опомнился, сорвался с лесенки и плюхнулся в кювет. Свалились друг на друга Листравой и Краснов, подмяли Илью.
Демьян Митрофанович закрыл глаза, заталкивая голову дальше, под бок машиниста.
«Вот и смерть моя, — спокойно сказал себе Пацко, не пытаясь прятаться. — Принять ее с честью…»
Стрелочник во все глаза смотрел на подрагивающий снаряд. Страха он не ощущал, между тем как ноги словно прилипли к земле. Мелькнула мысль: «Таким снарядом, вероятно, убит и Петя». И все забилось, заколотилось в груди. Снаряд, как магнитный, тянул к себе.
Пацко прыгнул к нему, как будто бы решился на это давным-давно. Пять шагов — немало. Он успеет посмотреть на бездонное небо. Дым отнесло в сторону, и оно открылось такое тихое, ласковое, предвечернее. Пацко окинул взором голоногие кустики: приветливо кивнули ветки за кирпичами. Травка после пожара только прорезывается в низинке, напутствует его…
О чем кричит Краснов? Какой он все-таки придирчивый… Вот он, снаряд, весь в следах резца, шершавый… Тяжелый, не катится. Еремей Мефодьевич поднял его на руки. Пошел за груду кирпичей, к голоногим кустикам, примял сапогами зеленую траву…
Еще он заметил, что у Листравого белые глаза. А Краснов выглядывает из-под бока машиниста, как цыпленок из-под курицы. Хитер — спрятался! Успеть бы, успеть, успеть… Еще шаг. Еще! Дальше, дальше… И вдруг ему стало страшно и холодно: застучали зубы, руки сомлели…
Краснов был слишком потрясен, чтобы в первый момент что-либо сообразить. Он увидел остановившиеся глаза Пацко, подумал: «Телом закроет взрыв,
осколки минуют… а снаряд, наверное, горячий…» Он как будто бы впервые видел Пацко, его открытые честные глаза, его решительную мягкую походку, И ему внезапно стало жаль стрелочника. Крикнул:
— Беги!
Пацко выпрямился во весь рост, как-то приподнялся, словно заглядывая куда-то далеко, за светлый горизонт.
Снаряд взорвался, когда Еремей Пацко спустился в ложбинку за камни. Кирпичи, как кровавые ошметки, бросило вверх. Большим осколком камня Краснову размозжило череп, Листравому в лицо брызнула кровь.
От Пацко нашли только руку, заброшенную на цистерну. Пальцы ее конвульсивно и натуженно сгибались, будто бы все еще исполняли непосильную работу.
Спустя полчаса Листравой увел эшелон к фронту.
9
В помещении дежурного по станции находились военный комендант и начальник политического отдела. У Фролова были опаленные брови, гимнастерка с обгоревшими рукавами. Он рассматривал на ладонях вздувшиеся кровавые пузыри, но не это занимало его сейчас. Павла Фомича взволновала и опечалила смерть Пацко. «Умер-то как!..»
Он виделся Фролову живым, и все чудилось, что вот Пацко, большой и неловкий, появится, по привычке почешет затылок или затеребит свою жидкую бородку. «Не успел он получить партийный билет, но умер как коммунист».
— Представим Пацко к ордену? — после долгого молчания сказал Фролов. — Простой, настоящий был человек.
После неловкой паузы Мошков коротко буркнул, скрывая горечь:
— Передам «Березке»…
Для него смерть Пацко не была чем-то особенным, как для Павла Фомича. Ему было жаль стрелочника, но для него этот человек — один из тысяч. В смертельной суматохе комендант не замечал даже себя: днем его снова контузило, но он продолжал свое хлопотное дело. Волной воздуха где-то сорвало фуражку, и теперь Мошков сидел с непокрытой головой, суровый и непримиримый.
Его по-прежнему волновали дела станции: «Все ли в порядке? Танковые эшелоны прошли, боеприпасы отправлены, госпитали освобождены… Какой-то мудрец испугался вести состав к ним, на Единицу, и затормозил движение почти на сутки…»
Разбираться во всей этой кутерьме не было времени. А мозг по инерции искал работы…
Немного погодя Фролов сказал коменданту, что думает назначить дежурным по станции стрелочницу Иванову. Мошков нелюбезно ответил, что это его, Фролова, дело, лишь бы поезда шли, а то вот последние танки где-то еле плетутся. И комендант начал зызывать по телефону диспетчера.
Явилась вызванная Фроловым Наташа. Он коротко пояснил ей обязанности дежурного, положение на путях и предупредил:
— В диспетчерской телефон, много не говорите: пусть про нас меньше знают.
А Мошков, собравшись на склад, напомнил:
— Насчет Пацко вы напишете или мне написать? Стоящий был человек. Вдвоем?.. Вдвоем лучше, весомее…
Наташа склонилась к столу, печально размышляя о смерти Пацко. Еще одна семья осталась без хозяина. Далекая Марфинька — так называл жену в письмах Пацко — не дождется своего мужа. Наташа много раз по просьбе Пацко писала домой к нему, читала ответы. Стрелочник несилен был в грамоте. Как теперь там жена справится с детьми?.. Одной женщине воспитать четверых, особенно сейчас, нелегко. Наташа придумывала слова для письма Марфе: как сообщить о самом страшном в жизни?
