Коттен, чувствуя, что сердце у нее вот-вот выпрыгнет изо рта, видела, что всего лишь в нескольких футах ниже нее – и так же, как она, вертикально – падает статный молодой голландец, и у нее возникло странное впечатление, что она не летит вниз., к своей смерти, а высоко подброшена его сильными руками. Как-то раз она видела незабываемый танец Павловой; теперь же, юная и стройная, она сама стала Павловой. Мужчины и мальчики первыми ударились о землю или поверхность озера. Мадам Коттен видела, как сын пекаря, летевший ногами вперед, упал на сосну и как-то ухитрился перевернуться на спину (которая тотчас с хрустом сломалась) – так, чтобы кошке была обеспечена безопасность. Черная кошка вырвалась из его рук и, цепляясь когтями, спустилась вниз по стволу.
Следующими упали женщины и девочки; а в самую последнюю очередь, спустя несколько мгновений, показавшихся вечностью, град лыж, сверкающих в солнечном свете, просыпался на сосны и озеро.
Они опять отдыхали возле ручья (где по-прежнему пасся ослик) и складывали ладони лодочкой, чтобы напиться чистой воды. Зашли в церковь, которая по случаю заупокойной службы была заполнена цветами, а потом забрели на окруженное стеной кладбище, предназначенное для местных жителей. Кладбищенские стены и высокие тисы накапливали жару. Каждая могила была снабжена улыбающейся фотографией умершего, перенесенной на камень, и повсюду было множество стеклянных кувшинов с бессмертниками. Возле одной из могил старуха в черном, нагнувшись, рассматривала фотографию, и молодой женщине стало стыдно, что ее увидят в разорванном платье.
– Не люблю бессмертники, – сказала она, взяла его под руку и увела с кладбища.
Когда озеро стало ближе, она различила снующих в нем рыб: миллионы золотых или серебряных плавников, бесцельно и непрестанно извивающихся и поворачивающихся. Или это ей так показалось. По правде говоря, эти движения не были бесцельными; она видела, что рыбы добывают себе пищу; их круглые бессмысленные глаза с любопытством уставились на очертания огромных серых существ, медленно опускающихся на дно, чтобы послужить им угощением. Извивающиеся рыбины напомнили ей головастиков в пруду, а потом – сперматозоиды, как они выглядели на той картинке, что показывала ей гувернантка, сперматозоиды, увеличенные в тысячу раз. Они извивались с такой же кажущейся бесцельностью, но были заняты поиском.
Вечером за обедом молодой человек был озадачен ее молчаливостью и подавленным состоянием. Их нельзя было отнести на счет всеобщей подавленности, потому что в целом преобладало веселье. В отель въехала целая толпа новых туристов, и, конечно же, нельзя было ожидать, что несчастья, предшествовавшие их приезду, разорвут им сердце. Напротив, они были в прекрасном расположении духа, ведь их отпуск только начинался. Осталось лишь несколько знакомых лиц: Фогель, старики-голландцы (сидевшие за столом в полном молчании), Болотников-Лесков и бледная, печальная, внушающая жалость своей худобой молодая женщина со старухой-сиделкой.
И цыганский оркестр, и официанты старались поддержать атмосферу веселья, чтобы доставить удовольствие вновь прибывшим, хотя и музыканты, и персонал отеля сами понесли тяжелые утраты: аккордеонист уговорил пользовавшуюся всеобщей любовью горничную-японку поучиться кататься на лыжах – в тот день до полудня она была свободна. Услышав об этом от официанта, молодая женщина расстроилась. Она вспомнила одно из маленьких стихотворений горничной, переведенных майором- англичанином, и прочла его своему другу:
В отличие от него, она не считала это забавным; она находила стихотворение волнующим, трогательным, даже эротическим. Она представила себя на месте сливы, выделяющей свою росистую влагу и начинающей трепетать на брачном ложе, когда приближается час прихода быка. Она со страхом предвидит разрыв своей девственной плевы, вселяющее ужас проникновение. Это заставляет ее дрожать и покрываться испариной.
Но она знала, что сама она вряд ли бы все это чувствовала. Именно это ее и угнетало; и наконец, когда они ели лимонный шербет, она объяснилась. Ее занимал вопрос, не стала ли она одержима сексом. Она созналась, что думает об этом почти все время. В глубине души ей доставляет удовольствие даже то грязное слово, которым это называют, – оно еще заставило ее покраснеть, когда она услышала, как его произнес майор-англичанин, оцарапанный кошкой. И другие слова, которые раньше ей даже знать было стыдно. Она наслаждается ими, потому что они такие грязные. Никогда и никому больше не говорила она о такой своей испорченности.
Он снисходительно улыбнулся и взял ее руки в свои. Она высвободилась и обвила пальцами свою кофейную чашку, рассеянная и взволнованная.
– Мне не кажется, – сказала она, – что мир вокруг меня сексуален. Будь он таким, это меня в какой-то мере извиняло бы. Если бы рыбы метали миллионы икринок, гроздья пригибали к земле лозу, финики отягощали пальмы, а персики жаждали, чтобы по ночам к ним приходили быки.
Она оторвала взгляд от кофейной чашки в надежде найти в его зеленых глазах поддержку; но он, подпирая щеку указательным пальцем, отвернулся в сторону оркестра. Ее разозлило, что он не желает ей помочь, ведь по большей части это он был виноват в ее одержимости. До встречи с ним она не давала этому такой над собой власти.
– А если я думаю не о сексе, то тогда о смерти, – добавила она с горечью.– Иногда и о том, и о другом сразу.
Она взяла нож с доски для резки сыра и повертела его в напряженных руках.
Она не добавила, что предвидела смерть и мадам Коттен, и студентки-японки, и дамы с одной грудью, и всех остальных; или что она предвидит его смерть – да и свою тоже.
Молодая женщина повеселела после того, как он купил ей в баре ликер и они вышли на террасу понежиться под последними лучами уже не жаркого солнца. Кое-кто из вновь прибывших очень хотел поговорить с ними, зная о том, что они были живыми свидетелями трагедии, случившейся на подъемнике. На лицах приехавших застыли выражения ужаса и жалости, но под этим скрывались гораздо более сильные чувства – возбуждение от ошеломляющей драмы, которую они упустили, и бесконечное облегчение при мысли о том, что катастрофа произошла сегодня, а не днем позже.
Фогель, стоявший покачиваясь рядом с Болотниковым-Лесковым в одной из ближайших групп новых постояльцев, был сильно пьян. Он громко говорил, что все могло обернуться куда хуже – среди жертв было полно жидов. Он имел в виду мадам Коттен и молодых голландцев.
В присутствии старой голландской четы и больной молодой женщины это замечание прозвучало более чем оскорбительно. Все разом умолкли. Русский, очень смущенный, увел Фогеля прочь. Вернувшись, он извинился перед евреями, слышавшими слова Фогеля. Это непростительно, сказал он; но надо быть милосердными и не забывать о том, что Фогелю от произошедших в отеле несчастий досталось больше всех: при наводнении он потерял кузину, при пожаре – возлюбленную, при сходе лавины – сестру. Кроме того, он – Болотников-Лесков – и Фогель сами спаслись буквально чудом, так как отправились на подъемник впереди основной группы, собираясь покататься на лыжах, но из-за неустойчивой погоды в последнюю минуту передумали. Они сами вполне могли упасть и разбиться.
Так что, может быть, Фогеля можно извинить за то, что он напился и позволил себе горячечные высказывания. Хотя – он должен сказать об этом прямо – Фогель отнюдь не самый легкий в общении человек и при более благоприятных обстоятельствах.
Один из вновь приехавших, врач-бельгиец, спросил, не может ли лопнувший трос являться актом политического терроризма. Болотников-Лесков сказал, что это вполне вероятно. Если так, то он это осуждает; хотя, по его мнению, подобные акты отчаяния неизбежно будут повторяться, пока в мире будет существовать несправедливость и насилие над людьми.
Новым постояльцам стало не по себе от разговоров о терроризме и насилии, и беседа на террасе постепенно обратилась к более приятным вещам – например, к тому, каковы их шансы на то, что завтра будет твердый наст и безветрие.
Молодые любовники ушли и легли в постель, где их не беспокоило что-либо более зловещее, нежели слабые, но частые телефонные звонки, раздававшиеся в глубине отеля. Почти все из звонивших хотели заказать себе номер – белый отель был на редкость популярен, и, будь то зима или лето, заказов было больше, чем свободных номеров. Если смотреть только с этой точки зрения, катастрофы, случившиеся в последние несколько дней, были ниспосланы свыше; но даже этот необычайно быстрый товарооборот не
