рот, покуда прочьего все дальше злобный ветер гнал;еще один свирепый снежный шквалмне матку вырвал начисто, – вертясь,она в пространство белое взвилась.С каким же облегченьем ото сная встала поутру, озаренагорячим солнцем, чей спокойный свет,лаская, гладил мебель и паркет!Ваш сын неслышно вышел вслед за мнойи со спины так глубоко проник,что в сердце, еще помнившем ледник,расцвел цветок, внезапен и багров.Не знала я, которым из ходовв меня вошел он, но и весь отель,и даже горы – все дрожало; щельчернела, извиваясь, где однадо этого царила белизна.
3
Сдружились мы со многими, покане ведавшими, как их смерть близка;средь них была корсетница – пухлаи, ремеслу подобно, весела, —но ночи мы делили лишь вдвоем.Все длился звездный ливень за окном,огромных роз тек медленный поток,а как-то раз с заката на восток,благоухая, роща проплыладеревьев апельсиновых; былая в трепете и страхе, он притих,мы молча проводили взглядом их,они, шипя, растаяли в воде,как тысячи светильников во тьме.Не думайте, что не было у насвозможности прислушаться подчас,как безгранична в спящем мире тишь,друг друга не касаясь, – разве лишьон холмик мой ерошил иногда:ему напоминал он те года,когда, забравшись в папоротник, тамвозился он, играя. По ночамнемало он рассказывал о Вас —и Вы, и мать стояли возле нас.Из облаков закат лепил цветыневыносимой, странной красоты,казалось, будто кружится отель,грудь ввинчивалась в сумрак, что густел,я вся была в огне, его языкко мне в ложбинку каждую проник,а семя оросило мне гортань —обильная, изысканная дань,что тотчас превратилась в молоко,а впрочем, и без этого легкооно рождалось где-то в глубине,до боли распирая груди мне;внизу он осушил бокал вина —ведь после страсти жажда так сильна —и через стол ко мне нагнулся, ялиф платья расстегнула, и струязабрызгивала все вокруг, покагубами он не обхватил соска,другую грудь, что тоже потекла,я старичку-священнику дала,все постояльцы удивлялись, ноони нам улыбались все равно,как будто ободряя – ведь любовьв отеле белом всем доступна вновь;в дверь заглянув, шеф-повар просиял,поток молочный все не иссякал,тогда он подошел, бокал налил,под грудью подержав, – и похвалил,его в ответ хвалили – мол, едасостряпана на славу, как всегда,бокалы прибывали, каждый пил,шутник какой-то сливок попросил,потом и музыканты подошли,за окнами, в клубящейся дали,гас свет – как будто маслом обнеслои рощи, и озерное стекло,священник продолжал меня сосать —он вспоминал свою больную мать,в трущобах умиравшую, – Ваш сындругою грудью занят был, с вершинсползал туман, под скатертью ладоньв дрожащем лоне вновь зажгла огонь.Наверх пришлось нам броситься. Он членввел на бегу, и бедра до коленмне вмиг горячей влагой залило,священник же, ступая тяжело,процессию повел на склон холма,мы слышали, как пение псалмастихало, удаляясь, он моизасунул пальцы возле члена, икорсетница-пампушечка, наш друг,туда же влезла, захватило дух —я так была забита, но должнапризнаться, что еще не дополна,
4
Однажды ясным вечером, когда,как простыня, озерная водаалела, мы оделись и пошлик вершине, пламенеющей вдали,тропа была прерывиста, узка,петляла меж камней; его рукаопорой мне служила, но и внутрьныряла то и дело. Отдохнутьрешили мы меж тисов, что рослиу церкви; наклоняясь до земли,щипал траву привязанный осел;когда Ваш сын, скользнув, в меня вошел,монахиня с корзиною бельяявилась и сказала, чтобы янапрасно не смущалась: наш ручейгрехи смывает полностью, – смелей!То был ручей, что озеро питал,которое жар солнца выпивал,чтоб все дождем опять вернулось вниз.Ее стирать оставив, взобралисьмы в царство холодов, где не растетни деревца, где только снег да лед.Уже и солнце спряталось, когда,впотьмах в обсерваторию войдя,мы в телескоп взглянули. Как же онбыл звездам предан, звездами пленен!Вы знаете – они ведь у негов крови; но только в небе ничегоне видно было – звезды до однойна землю пали снежной пеленой,не знала я, что звезды, словно снег,к земле и водам устремляют бег,чтоб поиметь их; в этот поздний часк отелю спуск был гибельным для нас — мы кончили еще раз и легли.Во сне он был и рядом, и вдали,и образы его плелись в узор,порой я различала пенье гор —они поют при встрече, как киты.Всю ночь летело небо с высоты,в мельчайших хлопьях, и со всех сторонВселенной раздавался сладкий стон, —с тех пор, как начала она кончать,он столько лет не прекращал звучать;мы встали утром, звездами шуршаи жажду снегом утолить спеша,все было – даже озеро – бело,отель казалось, вовсе замело,пока трубу он не наставил внизи те слова внезапно не нашлись,что я там надышала на стекле.Он сдвинул телескоп, и на скалево льду мы различили эдельвейс;он указал на падавших с небеспарашютистов, стала вдруг видназастежка от корсета, – то она,подружка наша пухлая, была,она, казалось, в воздухе плыла,зависнув в небе между двух вершин,синяк, который Ваш оставил сын,виднелся на бедре ее, он был,по-моему, взволнован, его пыля чувствовала словно в забытьи,тряс ветер трос фуникулера ираскачивал вагончик, рвался крик,вниз постояльцы падали, языкего стучал мне в грудь, а кровь – в виски,мгновенно напряглись мои соски,цепочка дам не падала – плыла,их юбки были, как колокола,раздуты ветром; обгоняя их,к земле летел поток фигур мужских,казалось – это танец кружит всехи женщины не вниз летят, а вверх,как будто руки сильные мужчинподбросили воздушных балерин;мужчины оземь грянулись, вдогони женщины попадали на склон,в деревьев кроны, в озеро, и лишьзатем упала россыпь ярких лыж.Спускаясь, мы решили у ручьяпередохнуть. На удивленье, ятак четко различала с высотырыб в озере прозрачном – их хвостыи плавники горели сереброми золотом, их скопище о томнапомнило, снуя под толщей вод,как семя ищет в матку мою вход.Уже иные рыбы жертв бедыобнюхивали в поисках еды.Я слишком сексуальна? Иногдая думаю – по-видимому, да,как будто вовсе даже не Господьтот, кто в клубок стянул всю эту плоть, —потоками икры затмил моря,лозу тугими гроздьями даря,а финиками – пальмы; кто тельцувелел вдыхать цветочную пыльцу,быку – при виде слив ронять слюну,а Солнцу – крыть бессильную Луну.Олень во время гона, полный сил, —Ваш сын меня всей скромности лишил.Был персонал в ударе, раньше яподобного обслуживанияне видывала, рьяный телефонне умолкал, в отель со всех сторонстекались гости, если кто от нассъезжал, десяток новых тот же часвселялся, на одну хотя бы ночьпросились новобрачные, но прочьих часто приходилось отправлять,одной чете в углу нашли кровать —уж так рыдали, выслушав отказ;а следующим вечером до насиз коридора вопли донеслись,у новобрачной роды начались,стремглав помчались горничные к ней,неся охапки теплых простыней.Сгоревшее крыло весь персоналотстраивать усердно помогал,однажды, припечатана лицомк подушке, я – уже перед концом — его вбирала мощные толчки,уже почти хрустели позвонкии растекалась огненная слизь,когда мы услыхали: к нам скреблисьв окно, то был шеф-повар, он вспотел,кладя слой свежей краски на отель,он подмигнул нам, радостен и лих,без разницы мне было, кто из нихво мне, бифштексы были хороши,и соус он готовил от души,и было так чудесно понимать,что часть себя другому можно дать,не ведал эгоизма наш отель,где озеро и оползень, и сельот гор вбирало,
