— Первое!
И Синицын бросился к орудию.
— Огонь! Огонь! — то и дело кричал мичман.
Орудия с ревом отпрядывали назад, море вокруг шлюпок вскипело от картечи. Но шлюпки набегали быстро и скоро должны были уйти от огня под прикрытие обрыва. Пьию! Пьию! Пьию! — завыло в воздухе над батареей, и бруствер задымился тонкими струйками. Две шлюпки держались в отдалении и оттуда вели огонь. Дым заволакивал батарею. В грохоте орудий не слышно было, как рвались бомбы из мортиры «Вираго», как звенели в воздухе осколки. Матросов то и дело осыпало землей и камнями, но серьезно раненных пока не было.
— Прекратить огонь! — крикнул мичман.
Картечь уже не доставала. Матросы схватились за ружья.
З-З-З-м-м-м! — рвануло бомбу на площадке, и послышался стон. Один из матросов выронил из рук загремевшее ружье. Его ранило осколком в лопатку. Николка, € восьми лет ходивший на охоту вместе с отцом и бивший пулей птицу в лет, подхватил упавшее ружье и лег в амбразуру рядом с Синицыным, ожидавшим, чтобы неприятель приблизился, потому что пока еще выстрелы по нем были бесцельны. Увидев рядом с собой Николку, комендор ничего не сказал, только покачал головой. Передовые шлюпки с десантом подходили к берегу среди фонтанов пены, поднимаемых ядрами со второй батареи я с русских кораблей. Неприятельские корабли перенесли свой огонь на вторую батарею, и она вынуждена была ослабить стрельбу по шлюпкам, чтобы отвечать противнику. Николка, обуреваемый боевым пылом, успел сделать два выстрела, один из которых достал до большого баркаса и отбил щепу от борта. Николка приподнялся на колене, чтобы зарядить ружье, как вдруг почувствовал сильный удар в руку. Опустив глаза, он увидел, как оплывал черной кровью рукав его парусиновой куртки, и тут же почувствовал жгучую боль. Он вскрикнул, и Синицын оглянулся.
— От-то не слухать старших, чертенок! — встревоженно сказал комендор. — Иди сюда!
Он отвел Николку за бруствер, быстро оторвал от подола его рубашки длинный лоскут, куском тряпки заткнул рану, торопясь, туго стянул руку лоскутом и, подтолкнув Николку в спину, строго сказал:
— Ну, малыш, бог с тобой. Во весь дух беги до лазарета, а то помрешь. — И ласково погладил мальчика по плечу.
Николка хотел что-то сказать, поднял на комендора глаза, наполнившиеся слезами, но Синицын строго погрозил ему пальцем и, опустив брови на глаза, бросился в амбразуру. Пошатываясь и не разбирая от боли дороги, мальчик побрел к батарее.
Подобрав ружье, Синицын глянул вниз и увидал, как неприятельские солдаты морской пехоты прыгали со шлюпок и по колено в воде, поднимая брызги, бежали на берег. Выстрелы русских моряков трещали непрерывно. То один, то другой солдат спотыкался и, выпустив из рук ружье, падал. Однако наступавших была такая масса, что огонь гладкоствольных ружей не мог остановить их. Одни из них пытались взобраться прямо по обрыву, другие бежали по берегу в обход, чтобы обойти батарею с фланга. Синицын, тщательно целясь, стал стрелять. Мичман, стрелявший лежа животом на банкете, положил ружье и глянул в сторону города. Он увидел отряд, быстро движущийся к Красному Яру от второй батареи. Это была стрелковая партия в двести человек, со штыками наперевес, бегущая на выручку морякам. Мичман прикинул расстояние и увидел, что стрелки не успеют. Красные помпоны на шапках атакующих мелькали в кустах слева от батареи и не более как в ста — ста пятидесяти шагах. Прежде чем сибирские линейцы пробегут полдороги, неприятель овладеет батареей и повернет против них орудия.
— Комендоры, бери ерши, заклепывай пушки! — Звонко крикнул мичман.
Пора было. Несколько человек французов уже взобрались на бруствер на левом фланге батареи и теснили моряков, отбивавшихся прикладами. Бабенко, Иванов и Синицын успели заклепать пушки прежде, чем были окружены неприятельскими солдатами. Между тем все тесное пространство батарей заполнили атакующие. Ослабевший от цынги Петров был схвачен в плен. Такая же участь постигла и Иванова, комендора третьего орудия… Бабенко бросился в обрыв из амбразуры, удержался на ногах на откосе и, сшибив по дороге двух задыхающихся от подъема неприятельских солдат, осыпая землю по обрыву, добрался до кустов и спасся. Синицын, заклепав свое орудие, при котором прослужил девять лет, все же не хотел уступить его врагу. Окруженный, схватив за дуло ружье, он доблестно бился с врагами, пока не разбил приклад. Прижатый к пушке, исколотый штыками, он упал возле нее. Остальные моряки во главе с мичманом, короткой саблей отражавшим удары штыков, пробились к кустам, потеряв несколько человек ранеными.
Николка брел в город. Кровь перестала итти. Туго перетянутая рука онемела, и боль стала глуше. Сойдя с холма, Николка наткнулся на сомкнутую колонну бегущих на батарею стрелков. Немолодой офицер с обнаженной саблей, увидев раненого Николку, остановился и, тяжело переводя дух, спросил:
— Что на батарее?
И, как бы отвечая ему, кто-то из рядов крикнул;
— На батарее французский флаг!
— Эх, перебили морячков! — скрипнул зубами офицер и побежал дальше.
Один за другим, тяжело и шумно дыша, молча пробегали мимо Николки сибиряки, держа ружья наперевес. И когда последний пробежал мимо, смысл сказанные офицером слов дошел до сознания Николки; он вскрикнул и, придерживая простреленную руку, устремился обратно на батарею. Слезы, оставляя грязную дорожку-потекли по его широкому лицу. На полугоре стрелковая партия встретила отступающих моряков, которые сейчас же повернули обратно.
— Дядя Синицын где? — крикнул Николка мичману, не видя среди матросов своего друга.
Мичман ничего не ответил мальчику. Увидев строящегося для контратаки неприятеля, сибиряки грянули «ура» и прибавили шагу. Удар их был так стремителен, что они опрокинули морских солдат прежде, чем те успели опомниться, и, несмотря на то что враг более чем вдвое превосходил их численностью, они погнали его с батареи. Морские солдаты бежали к своим шлюпкам, бросив пленных и даже своих раненых. Николка вслед за стрелками очутился на батарее и отыскивал глазами комендора. Он увидел его лежащим навзничь возле своего орудия и побежал к нему. Мичман стоял возле комендора, который был еще жив.
— Синицын! — наклонился над ним мичман и, обернувшись, крикнул: — Эй сюда! Скорее несите на перевязочный комендора!
— Отбили… значит… — чуть слышно сказал Синицын.
Николка подбежал к раненому и, упав возле него на колени, смотрел на комендора, сотрясаясь от всхлипываний. Синицын медленно перевел на него взгляд.
— А… — сказал он. — Плачешь… идо… идоленок… Ваше благородие… не оставьте… мальчишку…
— Не беспокойся, братец, — сурово хмурясь, чтобы сдержать слезы, сказал мичман.
— Крест мой нательный снимите, на память ему…
К раненому подошел фельдшер, прибежавший вместе с отрядом. Он хотел расстегнуть куртку на груди Синицына. но тот тихо застонал и сказал:
— Не замай… зря…
После неудачного десанта неприятельские корабли стали громить вторую батарею. Но, несмотря на жестокую бомбардировку, им не удалось заставить ее замолчать. Огонь одиннадцати орудий батареи был так интенсивен, что, получив большие повреждения, корабли вынуждены были отойти. Первая атака 20 августа была блистательно отбита.
Конец этого дня Николка провел в госпитале и был без сознания от потери крови. Однако врачи надеялись спасти ему жизнь и сохранить руку.
После четырехдневного ремонта, приведя себя в порядок, неприятель 24 августа на рассвете начал генеральный штурм Петропавловска. После ожесточенной артиллерийской дуэли в двух местах был высажен десант общей численностью до тысячи человек, прорвавшийся почти до самого города. Однако здесь десант был встречен стрелковыми партиями и дружинниками. После ожесточенного штыкового боя десант, понеся большие потери, обратился в бегство и был сброшен в море. Разгром был полный. Неприятель больше не повторял попыток овладеть городом, несмотря на то что он имел двести тридцать шесть орудий против
