схватился за голову и замер. Но тут же вздрогнул, будто его толкнули, вскинул голову и сказал:
– Дневник отца пропал. Отец завел его лет пять назад.
– Какой еще дневник? – Тишков смолил сигарету и читал исписанные листки протокола. – Я попросил вас уточнить: что пропало из ценных вещей.
– Это и есть самая ценная вещь. Один богатый человек предлагал за дневник пятьдесят тысяч баксов. Но я не отдал. Память об отце все-таки. Отец для меня был святым человеком. За него я… Горло перегрызу.
– Ценность какого-то дневника – вопрос спорный, субъективный, – заметил Тишков. – Вам пятьдесят тысяч предлагали? А я бы и пяти баксов не дал. Меня интересует коллекция зажигалок, которую собирал ваш отец, столовое серебро, а не макулатура.
Грач только вздохнул, решив: сколько ни говори о ценности записей великого режиссера, этот олух из провинциального городка все равно ничего не поймет. Если пропали серебряные ложки или зажигалка – это уже преступление. А мысли великого человека, воспроизведенные на бумаге, – мусор. Он решил, что кража дневника заказная. Когда вор или воры шли на дело, они точно знали, что брать. А мебель покурочили и порезали, чтобы пустить следствие по ложному следу.
Не находя применения беспокойным рукам, Грач машинально приглаживал волосы. Если разобраться, виной всему эта баба из театрально музея в Нью-Йорке. Он дал ей для затравки почитать записи отца. Думал, что Дорис заинтересуется, свяжется со своим спонсором или солидным американским издательством и выложит за дневник приличные деньги. Скажем, тысяч сто или того больше. Перспектива быстрого обогащения затуманила голову.
Те два дня, что американка работала на даче, дневник лежал в отцовском кабинете. Вчерашним вечером, уезжая, нужно было взять его с собой, но мысли были заняты другими проблемами. Да, во всем виновата американка, она сбила Грача с толку. Он покосился на Дорис. Чертова баба, будь она неладна…
Тишков поманил пальцем старика и девушку.
– Вы вот тут подпишите, – сказал он. – Это протокол осмотра места происшествия, а это бумага о том, что вы опознали в убитом своего соседа Петрова.
Дед, а за ним и девушка расписались там, куда ткнул пальцем следователь, и отошли к себе в угол, заняв прежние места. Дорис думала о том, что теперь, когда пропажу дневника обнаружили, просто поставить его на полку не получится. Можно сейчас встать и объявить, что произошло недоразумение. Она случайно положила в сумку чужую вещь, теперь хочет вернуть тетрадку. Дорис должна встать и сказать правду, хотя сделать это трудно, особенно в присутствии Грача. От этих мыслей разболелась голова, занемела шея. На смену волнению пришли апатия и хандра.
Когда окончательно рассвело, двое оперативников ввели в дом закованного в наручники мужчину в перепачканной грязью одежде. Куцый пиджак промок насквозь, ворот рубахи был оторван и держался на одной нитке. Лицо человека было разбито, губы распухли и полопались, правый глаз налился синевой и заплыл. Мужчина смотрел на мир только одним левым глазом, часто смаргивал и, кажется, плохо понимал, что же здесь происходит.
С его появлением в комнате запахло перегаром. Мужчина был настолько пьян или так сильно избит, что не мог без помощи оперативников, державших его за плечи, стоять на ногах. Один из оперов сказал, что задержанный, гражданин Павел Упоров, доставлен. Тишков поднялся навстречу и вплотную подошел к Упорову. Казалось, следователь сейчас ударит его наотмашь кулаком в лицо. Но Тишков, вспомнив об американке, сдержался.
– Ну что, Упоров, я тебя в прошлый раз сажал, – сказал он. – Ты был освобожден условно-досрочно за хорошее поведение. Выходит, поспешили тебя освободить… На этот раз сядешь надолго.
– Я не убивал, начальник, – выдохнул Упоров. – Спроси кого… У меня свидетели есть. Я весь вечер сидел у Тоньки. Ну, которая из дома напротив. Она скажет. Там еще был…
– Да пошел ты знаешь куда? – разозлился Тишков. – Мать твою, свидетели у него. Дураков ищет… Сажайте его в машину. Пока этот гад не проспится, разговаривать бесполезно.
Мужчину вывели на улицу, Тишков сел за стол и сказал Грачу, что дача на время, пока идет следствие, будет опечатана, и снова стал что-то писать. Дорис закрыла слезящиеся глаза и подумала, что она устала, хочется вернуться в Москву, в гостиницу. Но это мучение еще долго не кончится.
Глава 4
Кабинет начальника следственного управления Московского уголовного розыска Николая Николаевича Богатырева хранил в себе запах сигар и выдержанного коньяка. Вчера здесь в неофициальной обстановке, под рюмку и холодную закуску, принимали делегацию парижской жандармерии.
Затем весь день Богатырев показывал французам учебный центр Отряда особого назначения, где служители порядка повышают квалификацию. Потом поехали в образцовую среднюю школу полиции. Вечером в ресторане «Будапешт» Богатырев после трудного дня немного не рассчитал силы и поспешил удалиться, когда разговор свернул на политику. Он эту тему ненавидел и боялся ляпнуть что-нибудь такое, за что придется с начальством потом объясняться.
Сегодня французами занимался заместитель начальника управления. В программе значилось посещение Кремля и Грановитой палаты, где хранятся сокровища царского дома. У Богатырева появилась возможность вздремнуть на кожаном диване, а потом немного поработать. Отдохнув, он сел составлять список офицеров, которые через месяц отправятся с ответным визитом в Париж. Под номером семь в этом списке значился майор Юрий Девяткин.
Когда в дверь постучали и на пороге возник сам Юрий Иванович, Богатырев поднял взгляд от бумаг и стал рассматривать своего подчиненного так внимательно, будто видел его впервые. На Девяткине был поношенный костюм, одна штанина распорота по шву и подвернута до колена. На ноге гипс, плечо подпирал костыль, в правой руке – металлическая трость с резиновым наконечником.
– Вызывали? – спросил Девяткин.
– Вызывал? – Богатырев сморщил лоб, стараясь вспомнить, когда и по какому вопросу вызывал подчиненного. – Ах, да… Я тут список составляю, ну, лучших офицеров. Не просто список, а список офицеров для поездки в Париж. На десять дней. И ты среди них. В составе делегации познакомишься с методами работы французов, и все такое. Заодно городом полюбуешься, девушками. И всем остальным.
– Спасибо, товарищ полковник, – растрогался Девяткин. – Вот это повезло. Не ожидал. Давно мечтал туда съездить…
– О чем ты мечтал, потом расскажешь. В свободное от работы время. А сейчас, ну, поскольку ты уже здесь, доложи об убийстве в поселке Сосновый. Прокуратура Москвы взяла дело на контроль. Теперь будут звонить каждый день, спрашивать об успехах. А хвастаться нечем. Я правильно понимаю?
– Можно похвастаться тем, что я, преследуя одного гада, сломал ногу. – Девяткин, ловко обращаясь с костылем и тростью, присел в кресло. – Но хожу на работу с переломом, превозмогая боль.
– Теперь будешь меньше бегать и больше думать головой. Потому что твое главное оружие – мозги, а не ноги. Итак: твоя рабочая версия?
– Я назначил комплексную экспертизу, опросили свидетелей, предварительные результаты уже есть, – доложил Девяткин. – Восстановлена последовательность событий. Соседка покойной артистки, что живет в доме через дорогу, утверждает: ближе к вечеру к Лидии Антоновой пожаловали гости. Двое мужчин. Описание гостей дать затрудняется. Тут сделаю отступление. Последние два года Антонова в театре не работает. Все лето, с весны до осени, живет в загородном домике и никуда оттуда не уезжает. Ее квартира в Москве была взломана неделю назад, похищены какие-то ценные вещи. Но эта кража, кажется, совершена, чтобы пустить следствие по ложному следу. Воры искали что-то важное, перевернули весь дом, но…
– Почему ты так думаешь?
– У артистки были вещи более ценные, чем те, что пропали. Каминные часы начала девятнадцатого
