информировал Рузвельта, что «дядя Джо», так западные лидеры в своей переписке именовали Сталина, «неожиданно занял ультрареспектабельную позицию: не должно быть казней без суда, иначе во всем мире будут говорить, что мы боимся их судить. Я указал на трудности, которые могут возникнуть по линии международного права, но он ответил, что если не будет суда, не должно быть смертных приговоров, а лишь пожизненные заключения. Ввиду этой позиции, я не намерен настаивать на меморандуме, который я вручил Вам…»
Может показаться странным, что Сталин занял такую позицию, учитывая методы, которые он применял внутри страны. Но как показали последующие события, такой подход в данном случае полностью оправдал себя.
Между тем и сам Рузвельт стал сожалеть, что одобрил меморандум Черчилля. Поэтому вскоре было решено, что суд над главными военными преступниками состоится.
Тем не менее лондонские переговоры по согласованию Устава международного трибунала оказались сложными и затяжными. Временами они, как казалось, были на грани срыва. Главная трудность, пожалуй, заключалась в том, что англо-американская система права в процедурном отношении серьезно отличалась от европейской, будь то французской, русской или немецкой, которые между собой имели много совпадающих моментов. А американская делегация, и особенно ее глава Роберт Джексон, настойчиво добивалась, чтобы по всем основным пунктам в Устав были включены процедурные правила из англо- американской правовой системы.
Джексон неоднократно угрожал обойтись без русского участия, если его требования не будут приняты. У американцев в этом торге на руках были весьма серьезные козыри. Дело в том, что подавляющее большинство главных военных преступников бежали на Запад, там же оказалась и большая часть важнейших документов, поскольку немецкие архивы были эвакуированы из Берлина также на запад страны. И лишь два преступника, оказавшиеся в руках советских властей (бывший Командующий немецким флотом адмирал Эрих Редер и один из помощников Геббельса по линии пропаганды Ганс Фритче), были признаны «достойными» сесть на скамью главных подсудимых. И все же в угрозах Джексона был значительный элемент блефа, ибо в обстановке 1945 года, когда никто еще не оспаривал ведущую роль Советского Союза в разгроме Германии, общественное мнение в западных странах вряд ли могло принять такой процесс над главными военными преступниками, в котором не участвовал бы Советский Союз. К тому же я не ошибусь, если скажу, что настырная, вызывающая позиция Джексона по ряду вопросов раздражала не только советскую, но и другие делегации.
Следует признать и то, что, хотя первоначально англичане были против суда, все же, когда решение о нем было принято, их роль стала весьма конструктивной, и во многих случаях как в ходе согласования Устава, так и в ходе самого суда они помогали находить компромиссные решения, приемлемые как для советской, и для американской стороны.
Не была безгрешна в ходе лондонских переговоров не только американская, но и советская делегация. Первоначально, например, наши представители придерживались линии, согласно которой главные военные преступники уже были осуждены решением глав правительств трех государств антигитлеровской коалиции. А потому, настаивали они, задача трибунала сводит лишь к формальному определению степени виновности каждого подсудимого и установлению меры наказания ему. Когда же стало ясно, что удержаться на этой позиции невозможно, из Москвы поступили указания занять более гибкую позицию.
Я не намерен излагать всю историю переговоров по Уставу, материалов тут наберется на целую книгу. Скажу только, что, несмотря на все сложные перипетии они были успешно преодолены и Устав подписан 8 августа 1945 года.
Затем наступил этап переговоров по составлению списка подсудимых, а потом и обвинительного заключения, в которых я уже не участвовал. Однако в конце ноября мне пришло предписание из Москвы срочно отправиться в Нюрнберг, где вот-вот должен был начаться суд. В мои обязанности входило помогать нашему главному судье И. Т. Никитченко и его заместителю А. Ф. Волчкову переводами и некоторыми секретарскими обязанностями. Передвигаться по Европе в то время было далеко не просто, так как никаких регулярных авиационных рейсов в Германию или через Германию еще не существовало. Но у меня сохранились хорошие контакты с английскими чиновниками, участвовавшими в переговорах по Уставу трибунала, и они помогли мне получить место в одном из военных самолетов, которые периодически совершали рейсы между Лондоном и Нюрнбергом.
Прибыл я в Нюрнберг 19 ноября, накануне начала процесса. Город производил удручающее впечатление. Весь его исторический центр в результате англо-американских бомбардировок был превращен в развалины. Никто там не жил и не мог жить, и только время от времени из развалин домов появлялись огромных размеров крысы. Окраины города, однако, сохранились в более или менее приличном состоянии. Они были застроены небольшими коттеджами, из которых в большинстве случаев прежние немецкие владельцы были выселены американскими оккупационными властями. Многие из этих домов занял персонал трибунала. Я поселился в доме, который занимали советские судьи.
Пожалуй, наиболее убедительный аргумент, благодаря которому американцам удалось склонить представителей других государств — учредителей международного трибунала провести суд над главными военными преступниками именно здесь, в Нюрнберге, заключался в том, что тут каким-то чудом сохранилось в довольно приличном состоянии огромное здание местного Дворца юстиции, к которому непосредственно примыкала большая тюрьма. Как будто сама судьба распорядилась так, чтобы сохранить этот комплекс для наступившего после войны возмездия. К тому же Нюрнберг был Местом массовых фашистских пропагандистских действ, которые Геббельс умел организовывать на широкую ногу. Так что в этом смысле существовала определенная символика — где все начиналось, там суждено был всему и завершиться.
Мне пришлось пару раз посетить тюрьму, которая прилегала к дворцу юстиции. На мой взгляд, условия для заключенных там были весьма суровые. Каждый из ее обитателей имел небольшую камеру, примерно три метра на четыре, с железной койкой, небольшим примитивным столиком и не менее примитивным стулом. Кроме того, рядом с дверью находился рукомойник и унитаз. В двери было небольшое отверстие, вроде форточки, через которое охранники постоянно наблюдали за заключенными. Через это же отверстие им давали еду, состоявшую из стандартного солдатского рациона. В качестве одежды подсудимым выдавали списанную солдатскую одежду, хотя для появления в суде они получали нечто более презентабельное. В камерах постоянно — днем и ночью — горел свет. Это, как и ощущение, что за ними постоянно наблюдают, конечно мешало нормальному сну. Каждые несколько дней в камерах устраивался обыск. Раз в неделю заключенных по одному водили в душ. Прогулки в тюремном дворе, были короткие и тоже поодиночке, так что общения у подсудимых друг с другом не было. Кое-какое общение между ними допускалось только в зале суда и во время обеда в перерыве между утренним и дневным заседаниями.
И все же, несмотря на все меры предосторожности двум заключенным удалось покончить с собой. Что касается руководителя гитлеровских профсоюзов Роберта Лея, то обстоятельства его самоубийства, которое произошло еще до начала процесса, ясны. Поскольку унитаз в камере находится в углу с правой стороны от входа в камеру, то он оставался вне поля обозрения часового. Этим и воспользовался Лей. Он привязал полотенце к проходящей за унитазом трубе, обвязал другой ее конец вокруг шеи и стал наклоняться вперед, пока не задушил себя. Конечно, чтобы воспользоваться таким способом самоубийства, надо было испытывать очень большое желание свести счеты с жизнью.
Что касается Германа Геринга, то он покончил с собой накануне исполнения приговора, когда узнал, что его ходатайство о замене казни через повешение расстрелом отклонено. Он прибегнул к классическому способу, который использовали Гитлер, Геббельс, Гиммлер и некоторые другие, — раздавил во рту ампулу с цианистым калием. Остается неясным, откуда у него взялась эта ампула — то ли ему удалось с самого начала сохранить ее при себе, то ли кто-то передал ее ему на последнем этапе. Несмотря на проведенное после смерти Геринга расследование, ответ на этот вопрос так и не был найден.
Как при подготовке процесса, так и в самом Нюрнберге мне пришлось работать главным образом с судьями. Поэтому о них мне проще всего говорить. Председателя суда избирали сами судьи. Очень хотел занять председательское кресло американский судья Фрэнсис Биддл. Но ему сами американцы настоятельно рекомендовали не добиваться этого, поскольку и без того США играли слишком заметную роль в организации и проведении процесса. В результате председателем суда был без каких-либо проблем
