перед Женевской конференцией не может быть и речи…
Соединенные Штаты долго избегали такой конференции, которая должна была послужить восстановлению мира в Корее и в Индокитае. Начиная с лета 1951 года, когда военные неудачи принудили американцев пойти на переговоры о прекращении огня в Корее. Советский Союз настаивал на соглашении четырех великих держав об окончательном урегулировании конфликтов на обоих театрах войны в Азии. Сейчас, по прошествии более чем двух с половиной лет США перед лицом возросшей международной поддержки идеи такой конференции уже не могли отказываться от переговоров.
Таким образом, в январе 1954 года на проходившей в Берлине встрече министров иностранных дел великих держав Даллес нехотя согласился решить азиатские проблемы на конференции, которая должна была начаться 26 апреля 1954 года. На внутреннем уровне было уже решено, что США будут в ней участвовать лишь “в функции советника”, но было ясно, что сама такая встреча будет означать неудачу для дальнейших американских планов в Азии. Уже потому выражение его лица не выражало радость, когда Даллес сейчас напомнил французу об этом.
Анри Бонне, дипломат до мозга костей, несмотря на все это, не позабыл при прощании поблагодарить Даллеса. Когда он составлял в своем посольстве телеграмму в Париж о том, что операция”Гриф” не состоится, в голове у него мелькнула мысль, что до начала Женевской конференции осталось лишь три недели.
ЛЕВЫЙ БЕРЕГ
— Это будет длительная траншейная война, если я тебя правильно понял?
Маленький, непоседливый профессор Тунг, начальник медицинской службы Народной армии, сидел на пустом снарядном ящике с французской надписью, оставшемся от попавшей не по адресу французской авиапоставки. Он очень устал, но старался не показывать этого. Грязь въелась в его униформу, в лицо и руки. Иногда, когда ему нужно было делать операцию, он мыл руки только до локтей. Несмотря на дожди, воды решительно не хватало. Не было и мыла.
Напротив доктора сидел генерал Зиап, тоже уставший, тоже грязный, но бодрый, хотя за последние ночи он сумел поспать лишь пару часов. Главнокомандующий Народной армией долго и внимательно рассматривал своего коллегу по учебу, с которым сдружился еще в молодости. Вместе они еще тогда занимались революционной борьбой. Потом спросил: — Ты совсем обессилел, брат, не так ли?
Если бы такое предположение высказал Тунгу чужой человек, он бы обиделся. Но на вопрос давнего друга он лишь примирительно ответил: — Не обессилел, нет. У меня еще есть силы. Мне просто нужно какое то время передохнуть. Собраться. Мы получили груз пенициллина сегодня. Это сразу прогнало мою усталость.
— Каково положение с ранеными? — спросил главнокомандующий. Тунг всегда отвечал со всей откровенностью
Но врач не торопился с ответом. Наступление еще не перешло ко второй фазе. Нужно ли подчеркивать трудности? Но он все таки сделал это. Если начальник знает всю правду о положении вещей, это всегда хорошо. Вводить начальника в заблуждение — это признак тщеславия, а оно совсем не было свойственно этому врачу.
— У нас сотни раненых, — объяснил он. — Самые тяжелые остаются у нас лишь до наступления некоторой стабилизации. Как только их можно транспортировать, мы отправляем их в тыл. Кто из легкораненых может ходить, старается принимать участие в общих работах. Что то вроде амбулаторного лечения. Итак, если ты хочешь знать, сможем ли мы принять раненых, которые поступят в ближайшие дни, то мой ответ — “да”.
— Но? — главнокомандующий чувствовал, что его друг сказал не все, что лежало у него на сердце.
Тунг поднял вверх обе руки, улыбнулся и заметил: — Что толку нагружать тебя моими заботами. У тебя своих по горло!
— Может быть, я смогу помочь. Я могу отдать приказ…
— О том, чтобы не было больше раненых? Профессор вытащил из кармана галету и поделился ею с Зиапом. Пока оба жевали, медик спросил: — Можешь ли ты приказать, чтобы небо послало нам стальные каски?
— Я не могу приказывать чудесам.
— Вот видишь, потому я и не хотел обращаться к тебе с такими делами. Я знаю, что можно сделать, а что нет. В первый раз в нашей войне у нас такое непропорционально большое число ранений в голову. Потому и желание о стальных касках.
Зиап выслушал пояснения профессора. Большое количество ранений в голову было связано с особенностью сражения под Дьенбьенфу. За последние дни наступающие части Народной армии провели беспрецедентные по своему объему шанцевые работы. Переплетенные системы траншей достигли многокилометровой длины. Они подходили уже непосредственно к укреплениям противника. Частично они вообще превратились в туннели. Такая система приносила большие преимущества, потому что для атаки солдатам приходилось преодолевать всего пару десятков метров над землей, без прикрытия, и молниеносно врываться на французские позиции. С другой стороны, противник не мог не заметить этих работ, потому он сконцентрировал свой огонь на обстреле вьетнамских траншей. Результатом были обычно эти самые ранения в голову, потому что именно головы солдат не были защищены. В Народной армии было очень мало стальных касок, обычно трофейных, а тропический шлем, обтянутый маскировочной тканью, не мог защитить голову в достаточной степени.
— Есть дни, когда мне приходится лечить только ранения в голову, — сказал Тунг. — Но с нашими техническими возможностями очень тяжело оперировать головы! Не говоря уже о стерильности! С брезента моей операционной точно так как же льется дождевая вода, как и в любом другом нашем блиндаже.
— Я понял проблему, — высказался Зиап. Он задумался. В армии не было недостатка в мужестве, даже в готовности пожертвовать собой, если это приносило успех. Но в технике, в вооружении и оснащении она все еще сильно уступала французам. Замечание Тунга следовало воспринимать очень серьезно, потому что противник и в дальнейшем будем концентрировать свой огонь на траншеях.
— Им нужно зарываться глубже, — решил главнокомандующий. — Я отдам об этом приказ всем командирам. Нам нужен не только каждый солдат для сражения, нам нужны наши мужчины для мирного строительства — после победы.
Медик задумчиво взглянул на него. — Ты уже не сомневаешься в нашей победе?
— А ты?
Тунг улыбнулся. — Ты же меня знаешь. Я никогда не был нытиком. Но я и не ура — патриот. Говорят, что я ворчлив. Так утверждала одна из моих медсестер.
— И? Ты действительно ворчлив?
Тунг пожал плечами. — Я сам не знаю. Я люблю людей. К сожалению я уже давно вижу их в основном в виде полумертвых. Части людей. Разбитые кости. Кровавая плоть…
Главком положил ему руку на плечо. Он говорил тихо, будто боялся, что их может кто то подслушать, кого этот разговор между друзьями не касался. — Я понимаю тебя, брат. Как ты думаешь, что я чувствую, когда стою в траншее? Недавно при мне они сожгли напалмом еще одного командира. Ксуана. Я знал его еще мальчишкой. И ты тоже. Мы вместе ловили кузнечиков. Когда мы его хоронили, его тело было таким же маленьким, как когда он был ребенком.
— Я знаю, как выглядят жертвы напалма.
— Конечно, ты знаешь. Ты доктор. Товарищ Хо Ши Мин был при похоронах. Он сказал, что если и можно что то пообещать такому погибшему на похоронах, то лишь, что мы будем бороться так, чтобы эта война поскорее завершилась.
— После Дьенбьенфу она закончится?
Зиап помолчал. — Через пару недель в Женеве начинается конференция по Индокитаю. Товарищ Фам Ван Донг уже готовится к путешествию. А мы, стоя здесь, не можем сделать ничего лучше, как нанести
