почты. Почему я поедаю латук в роскошном зале «Майклз», сижу на гнутом деревянном стуле, за покрытым льняной скатертью столом, у всех на виду, недалеко от ответственного редактора «Аллюр», а не лопаю солонину из бумажного пакета в крошечном темном кабинетике Пейсон.
Пэтси сложила пухлые пальцы под подбородком и подалась немного вперед, широко распахнув голубые глаза.
— Как тебе известно, — произнесла она, — осенью «Большим девочкам» исполняется десять лет.
Я кивнула. Мои колени уже дрожали. Я вытерла влажные руки салфеткой.
— Мы задумали специальное переиздание, — сказала Пэтси. — Новая обложка, новая упаковка, прекрасное новое фото автора и совершенно новая рекламная кампания.
— Звучит заманчиво, — вставила Лариса.
Я снова тупо кивнула. Что ж, они имеют на это право. Я не могу их остановить.
— Мы надеемся, — продолжала Пэтси, — что ты поможешь нам с рекламой. Как насчет книжного тура по шестнадцати городам?
— Но я не могу.
Я старалась говорить виновато и спокойно. Судя по их взглядам, не получилось. Дрожащей рукой я подняла стакан с водой и сделала глоток.
— Прошу прощения, — оправдывалась я. — Просто в ближайшее время нет возможности уехать из дома. Осенью у Джой бат-мицва, так что дел невпроворот.
— Конечно, — согласилась Пэтси. Видимо почувствовав, что мне не по себе, она потянулась через стол и погладила мою ледяную ладонь. — Как насчет спутникового радиотура и пары телевизионных выступлений? И конечно, встречи с читателями в Нью-Йорке. Было бы замечательно.
Я кивнула, решив, что потом отмажусь, что-нибудь придумаю, притворюсь больной. А может, и притворяться не надо будет. От одной мысли, что придется сидеть на диване с каким-нибудь ведущим и заново ворошить прошлое, я буквально задыхалась.
Пэтси поправила свои белые тугие кудряшки и перестелила салфетку на коленях. За соседний столик уселась молодая женщина в темно-синем (естественно) костюме.
— Мой агент скоро придет, — гордо заявила она официанту.
Я отвернулась.
— В связи с десятой годовщиной публикации, — говорила Пэтси своим самым мягким и дружелюбным тоном, — все сидящие за этим столом, все сотрудники «Вэлор» и, разумеется, миллионы поклонников «Больших девочек»…
Я слабо улыбнулась, держась из последних сил.
— …все гадают, не создаешь ли ты новый роман, — закончила Пэтси.
Она просияла, словно только что выложила на стол подарок в красивой упаковке.
— Это так лестно. Я, гм, подумаю, — пробормотала я.
— Мы не просим всю книгу прямо сейчас, — утешила Пэтси. — Писать продолжение тоже необязательно. Но если ты что-нибудь сочиняешь…
— Извините. — Я вскочила со стула.
Бокал с водой задрожал, когда я быстро повернулась и чуть не врезалась в официанта, принесшего нам сильно урезанные салаты.
— Извините, — повторила я и поспешила за угол в туалет, где, спрятавшись в крошечной мраморной кабинке, обхватила голову руками.
Сказка, ставшая былью. Банально, не так ли? И все же не меньше двадцати газетных статей о неожиданном успехе «Больших девочек» процитировали именно эти мои слова. «Сказка, ставшая былью». И правда, очень похоже: толстухе не везло в любви, ее притесняли на работе, она ненавидела свое тело, ее родители разошлись, но потом она обрела любовь, мужчину, прелестное дитя и бестселлер. Необязательно в таком порядке, и все же несомненный счастливый конец.
Двенадцать лет назад я написала «Больших девочек», сидя в гостевой спальне. Пятьсот страниц за шесть месяцев ярости, раскаленной добела. Непомерно растянутый, вульгарный плутовской роман о толстой, смешной, разъяренной девице. Об отце, бросившем ее. О парне, разбившем ей сердце. И о путешествии к счастью, в котором было большое количество остановок (полностью вымышленных) в постелях множества парней (также вымышленных). В припадке литературной претенциозности я назвала книгу «Ничтожество». Лариса спросила, можно ли поменять заголовок. Я ответила, что согласна поменять даже пол, если это поможет продать книгу и заплатить за страховку. А если повезет, то и внести первый взнос за квартиру.
Через три недели книга была отредактирована, сокращена до приемлемых трехсот семидесяти страниц и названа «Большие девочки не плачут». Еще через неделю Лариса продала книгу «Вэлор» за сумму, которая в зависимости от настроения то восхищала, то пугала меня.
Получив часть аванса, я сразу же внесла первый взнос за дом на соседней улице. Красное кирпичное здание с четырьмя большими спальнями на верхних двух этажах. На заднем дворе имелся садик размером с почтовую марку, выходивший на юг и восток. Плакучая вишня в углу садика доставала мне до плеч. Там же стояли деревянные кадки для выращивания помидоров и трав. Я перевезла в новое жилье Нифкина, Джой и все наши пожитки и на две недели сняла в Авалоне домик у моря.
В августе в одну из пятниц мы с Джой туда и отправились. Мы поужинали жареными моллюсками и крабовыми котлетками и к закату добрались до места. Я искупала Джой в глубокой ванне с львиными лапами, уложила в соседней спальне и включила ночник в виде Золушки. «Кролик Наффл!» — потребовала дочь. Я поведала ей историю о том, как папа Трикси потерял ее любимую игрушку в прачечной. Джой зевнула и засунула большой палец в рот.
— Я люблю тебя, детка, — произнесла я, открывая окно спальни. В доме еще немного пахло затхлостью, но в основном — соленым ветром. Во всех комнатах слышен был рокот волн.
— Ты моя мамочка, — сонно пролепетала Джой.
Под покрывалом она казалась по-прежнему крошечной, не больше младенца, хотя ей уже исполнилось два года. «Еще вырастет, — заверил меня педиатр и объяснил, что психологически она развита на свой настоящий возраст. — Со временем она догонит сверстников. Посмотрите на нее — и не заметите разницы». Но я знала, что всегда буду замечать.
Нифкин пришел в комнату, стуча когтями, и улегся в чемодан с вещами Джой, свив гнездо из ее маек и шорт.
Вдруг дочь села на постели.
— А кто мой папочка?
— Гм…
Я прислонилась к дверному косяку. Я понимала, что этот вопрос рано или поздно всплывет, но надеялась, что мне хватит времени определиться с ответом.
— Да. Ну. Насчет этого…
— Питир, — Джой довольно кивнула.
У меня перехватило дыхание. Прошел год с того августовского вечера в машине, когда Питер сказал, что устал ждать. С тех пор я думала о нем днем и ночью, но сомневалась, что Джой вообще его помнит.
— Видишь ли, милая, дело в том, что…
Она замахнулась кулачком (на языке Джой это значило: «А ну замолчи, я размышляю!») и уставилась на меня, надув губы.
— Бабушка Энни — твоя мамочка, — наконец сообщила дочь.
Ладно. Я снова обрела почву под ногами.
— Правильно.
— А кто твой папочка?
Моя рука конвульсивно нажала на выключатель, комната погрузилась в темноту. И только Золушка в бальном платье танцевала над подушкой Джой. Голова, как всегда, приподнята в ожидании поцелуя принца.
— Он… — Я медленно вдохнула и сглотнула. — Ну, его зовут Ларри.
