— Первое: ее сиськи.
— Нормальные сиськи, — возразила Тамсин, не отрывая глаз от «Мира призраков»[16], подаренного мной на Хануку и заменившего предыдущий экземпляр, который она зачитала до дыр.
Вернулся Тодд, босой, в льняной полосатой пижаме, пахнущий кремом от прыщей и мятной зубной пастой. Темно-коричневые волосы были зачесаны назад, губы, нос и дуги бровей в точности повторяли сестринские. Хотя Тодд пока не интересуется девочками и относится к ним только как к друзьям, это, наверное, последний раз, когда ему позволили ночевать в одной комнате с нами. («Я уже мужчина», — сказал он, скорчив гримасу.) Дело в том, что завтра у Мармеров званый завтрак. Еду привезут в шесть утра, и миссис Мармер решила, что нужно дать близнецам как следует выспаться, невзирая на опасность совместной ночевки.
— Просто они… ну, ты знаешь, — Тамсин повернулась на бок. — Они большие.
Я вздохнула. Тодд и Тамсин — мои лучшие друзья с детского сада. Мы познакомились в тот день, когда Мэтью Свотнер начал дразнить меня из-за слухового аппарата и обзывать Робозавром. Близнецы забрались ко мне в песочницу и велели Мэтью убираться. У Тамсин были косички с красными лентами, у Тодда — красная бейсболка. Тодд дал мне поносить бейсболку, а Тамсин повязала на руку одну из ленточек. За обедом они сели по обе стороны от меня и сверкали глазами на Мэтью и всех, кто только осмеливался посмотреть в нашу сторону. «Твои личные „Плоды ислама“[17]», — сказала мать, когда впервые их увидела. До сих пор не знаю, что она имела в виду. Ясно одно: Тамсин и Тодд так и не поняли, какое чудовище моя мать.
— Ее сиськи попросту нелепы, — продолжала я. — Знаете, какой у нее размер лифчика? Девяносто «джи».
— «Джи»? — повторил Тодд. — Разве такие бывают?
— Бывают. Ей приходится покупать их в интернет-магазинах, потому что в обычных такие не продают.
— Ух ты! — отозвалась Тамсин, но уважительно, а не испуганно. Не то что я, когда увидела этикетку на мамином бюстгальтере.
— И она всегда носит одежду, в которой видны ее сиськи! — Я покачала головой. — Хотя, наверное, она не виновата. В смысле, разве такие можно скрыть?
Я уставилась в потолок, помолчала и сообщила друзьям самое худшее:
— И теперь у меня растут такие же.
— Везет тебе! — Тамсин оторвалась от книги и печально взглянула на собственную грудь. — Парням нравятся большие сиськи.
— Поэтому наша мама и купила свои, — подтвердил Тодд.
— Она считает, что в шестнадцать мне тоже можно будет вставить силикон, — усмехнулась Тамсин. — Ну-ну.
Я покраснела, снова вспомнив Джеймса. Судя по всему, моя грудь его не смутила.
— У Эмбер Гросс нет больших сисек, — возразила я. — У Эмбер Гросс, считай, вообще нет сисек.
— Да, но она же Эмбер Гросс.
Звучит глупо, но я прекрасно поняла, что Тамсин имеет в виду. Несмотря на свою фамилию, казалось бы верный повод для издевок[18], Эмбер Гросс — самая популярная девочка в нашем классе. У нее каштановые волосы, прямые и блестящие, как атласное покрывало, и сверкающая улыбка. Можно подумать, у нее на зубах бриллиантовые скобки. Еще ни один прыщ не осмелился осквернить ее кожу. У нее маленькое идеальное тело и ладно сидящая идеальная одежда. Она встречается с Мартином Бейкером, который играет в младшей школьной футбольной команде, хотя учится лишь в седьмом классе. Но самое классное то, что Эмбер может общаться с кем угодно: родителями, учителями или парнями, и все ее высказывания — в точности то, что надо.
Я же — анти-Эмбер, девочка, незаметная в толпе. Та, что на школьных фотографиях стоит в заднем ряду, сутулится и смотрит в сторону. Та, что смеется и кивает шуткам, которых толком не слышит, в надежде, что они достаточно хороши. Я никогда не знаю, какие слова уместны. А если что-нибудь и придумаю, в половине случаев меня просят говорить громче или повторить. Дело в том, что у меня настолько тихий, скрипучий и странный голос, что люди не слышат или не понимают меня.
Я привыкла считать себя особенной, в хорошем смысле, как вечно твердит мать. Помню, в три или четыре года в кабинете логопеда мать держала меня пальцами за подбородок, осторожно двигала мое лицо, а я смотрела на ее губы в зеркале. «Следи за мной, Джой». Я родилась недоношенной, с небольшой потерей слуха в одном ухе и средней — в другом, так что поздно заговорила. В детском саду я расстраивалась, когда люди меня не понимали, визжала, кидалась игрушками, бросалась на пол и колотила руками и ногами. Мать ходила со мной в сад каждый день. Никогда не злилась, не теряла терпение. Ждала, пока я перестану плакать. Потом вытирала лицо, давала яблочный сок в бутылочке и вела к мольбертам или в уголок сказок, где сажала на колени и читала вслух. Дома мы упражнялись перед зеркалом, глаза в глаза, ее пальцы — на моем подбородке. «Ты отлично справляешься! У тебя получается! Скажи „ммм“». Она прижимала одну мою руку к горлу, и я чувствовала вибрацию звука, а другую — к губам, и руку обдувал воздух из носа. «Скажи „ммм“. Скажи „ммм“. Скажи „мама“».
В обед мы вместе уходили домой, и, если день выдавался сложным для меня, я получала подарок. Мы направлялись в художественную лавку за акварелью, или за новыми пуговицами, или в «Ритас» за шербетом, если было тепло. Мать обнимала меня, внушала, что гордится мной, что я особенная. И уйма времени понадобилась, чтобы я поняла: ничего подобного. Особенного во мне только проблемы со слухом, странный голос и то, что я дочь женщины, когда-то написавшей книгу.
— Можно теперь мне? — Тамсин заложила «Мир призраков» пальцем.
— Я дошла только до второго пункта. Второго! — возмутилась я. — Меня тошнит от нее и от отца.
Они все время над чем-то смеются. Целуются, когда думают, что я не вижу. Цитируют фразы из фильмов, телешоу и журналов. Один из них говорит: «Не пора ли жить дружно?» или «На этот раз Льюис Лэпэм[19] зашел слишком далеко», и другой начинает хохотать. «Кто такой Льюис Лэпэм? Что забавного в свитере с надписью „Колледж“?» — спрашиваю я, и они пытаются объяснить. Но выходит как в детстве: я слышу слова, но не понимаю смысла.
— Моя очередь, — настаивала Тамсин.
Она села и скрутила волосы узлом на макушке.
— Гм…
Я отвернулась. Вряд ли Тамсин найдет в своей матери хоть что-то неприятное. У миссис Мармер грудь нормального размера — по крайней мере, была в досиликоновую эпоху. Отец Тамсин и Тодда — ее муж, а не бывший парень, который сделал миссис Мармер ребенка, даже не изволив жениться.
Но самое замечательное в миссис Мармер то, что ей плевать на детей. В прошлом месяце она на двадцать минут опоздала на школьный мюзикл. Тамсин, сидевшая рядом со мной и поглядывающая на часы на телефоне каждые тридцать секунд, в ужасе глядела, как ее мать входит на цыпочках посреди первого соло Тодда. Рука миссис Мармер была прижата ко рту, резиновые шлепанцы стучали по полу. «Пробки, — беззвучно сообщила она и устроилась рядом с Тамсин. — Прости, детка. Я что-нибудь пропустила?» Моя мама находилась по другую сторону от меня. Я увидела, как она нахмурилась при виде шлепанцев и ярких коралловых ногтей на ногах миссис Мармер. Заметив мой взгляд, она тут же приняла беспечный вид и пожала плечами. «Всякое бывает», — прошептала она, когда Тамсин захлопнула телефон и сжала губы.
В жизни так никому не завидовала, как Тодду и Тамсин. Моя мать ни за что бы про меня не забыла. Даже на двадцать минут. Возможно, даже на двадцать секунд. Я для нее важнее всего. Она подвозит меня в школу каждое утро (одноклассники идут пешком или едут на автобусе). Днем, как только прозвенит последний звонок, ее мини-вэн (признанный «Дайджестом потребителей» самой безопасной машиной на рынке) первым забирает меня домой. Если я на плавании или репетиции хора, мать ждет на галерке, в это время она вяжет или печатает на ноутбуке. Моя мать — глава родительского комитета, поэтому ездит с нами на все экскурсии. Она приносит нарезанные фрукты и спортивные напитки на праздники, устраивает вечеринки для актеров после школьных спектаклей и подсовывает мне книги. Что-нибудь про Терабитию
