теперь он почувствовал себя еще более неловко. Однако он умело уклонился от ответа, сказав:
— Насколько я могу судить, не будет ничего плохого, если мы с тобой устроим пышный въезд со всем возможным блеском и шиком. Я выну кнут, сяду прямо и буду погонять лошадей, а ты держи свой букет на коленях и раскрой зонтик — и мы заставим всех здешних жителей разинуть рты!
Лицо девочки на мгновение просияло, но румянец тут же угас, и она сказала:
— Я забыла… Мама посадила меня внутрь дилижанса. Может быть, она хотела, чтобы я сидела именно там, когда буду подъезжать к дому тети Миранды. Может быть, внутри я буду выглядеть более благородно. К тому же тогда мне не придется спрыгивать, и мои юбки не взлетят вверх. Я открою дверцу и выйду как настоящая пассажирка. Будьте добры, мистер Кобб, остановите, чтобы я могла пересесть внутрь.
Добродушный возница, натянув вожжи, остановил лошадей, снял взволнованную маленькую особу с переднего сиденья, открыл дверь, помог ей забраться внутрь и положил рядом с ней букет сирени и розовый зонтик.
— Мы с тобой отлично проехались, — заметил он, — и хорошо познакомились, так ведь? Так не забудешь про Милтаун?
— Никогда! — воскликнула она с жаром. — А вы уверены, что тоже не забудете?
— Никогда! Клянусь! — торжественно заверил мистер Кобб, снова взбираясь на свое сиденье.
Пока дилижанс громыхал вдоль деревенской улицы между двумя рядами зеленых кленов, жители, выглядывавшие из своих окон, видели в нем маленького смуглого эльфа в желтовато-коричневом ситцевом платье, с чопорным видом сидящего на заднем сиденье и крепко держащего в одной руке огромный букет сирени, а в другой — розовый зонтик. Если бы они оказались достаточно дальнозорки, то, когда дилижанс свернул к боковым дверям старого кирпичного дома, они могли бы увидеть, как кокетка ситцевого платья бурно вздымается и опускается над отчаянно бьющимся сердцем, как красные пятна выступают и пропадают на бледных щеках, а слезы заволакивают блестящие темные глаза — путешествие Ребекки подошло к концу.
— Смотри, почтовый дилижанс заворачивает к палисаднику девочек Сойер, — сказала своему мужу миссис Перкинс. — Это, должно быть, их племянница из Темперанса приехала. Они писали Орилии и приглашали к себе ее старшую дочку Ханну. Но Орилия ответила, что ей легче обойтись без Ребекки и она отпустит ее; конечно, если Миранде и Джейн все равно. Так что, значит, это Ребекка приехала. Она будет подходящей подружкой для нашей Эммы-Джейн. Только не верится мне, что девочки Сойер продержат ее у себя три месяца!.. Смуглая она, как индеец; это все, что я успела заметить, — смуглая и, кажется, бойкая. Поговаривали, что кто-то из Рэндлов женился на испанке — она учила музыке и языкам в каком-то пансионе. Лоренцо был смуглый, ты ведь помнишь, и эта девочка тоже. Ну, не знаю, зазорно ли иметь испанскую кровь в жилах; думаю, что нет, раз дело было давно, да и женщина та, говорят, была порядочная.
Глава 2 Ребекка и ее родня
«Девочками Сойер» их назвали, когда восемнадцатилетняя Миранда, двенадцатилетняя Джейн и восьмилетняя Орилия принимали активное участие в довольно разнообразной общественной жизни своей деревни; а уж если жители Риверборо приобретали привычку думать или говорить что-либо, они не видели причин отказываться от нее — во всяком случае, в том же столетии. Так что, хотя в то время, когда начинается эта история, Миранде и Джейн было за пятьдесят, в Риверборо все еще называли их «девочками Сойер». Старшие оставались незамужними, но Орилия совершила то, что сама она называла «романтическим», а ее сестры «крайне необдуманным» поступком. «Так вступить в брак хуже, чем быть старой девой», — говорили они; действительно ли они так думали — совсем другой вопрос.
Романтический элемент в брак Орилии вносило главным образом то обстоятельство, что мистер Лоренцо де Медичи Рэндл отличался возвышенной душой и, находя земледелие и ремесло чуждыми себе занятиями, состоял на службе у муз. Он преподавал в еженедельных школах пения (характерная черта тогдашней сельской жизни) в полудюжине соседних городков и деревень, учил премудростям контрданса и мазурки неотесанных юнцов, которым предстояло выйти в свет, играл на скрипке и «руководил» танцами, а по воскресеньям извлекал могучие аккорды из церковных мелодионов.[7] Он был заметной фигурой на всех концертах и балах, однако блистал отсутствием на более серьезных мероприятиях и в чисто мужских сборищах в баре или за бриджем.
Волосы его были немного длиннее, руки немного белее, туфли немного изящнее, манеры чуть-чуть утонченнее, чем у его более здравомыслящих соседей; но нельзя сказать, что он выделялся блестящими способностями зарабатывать на жизнь. К счастью, у него не было никаких материальных обязанностей: его отец и брат-близнец умерли, когда он был еще мальчиком, а его мать, чьим единственным заслуживающим упоминания достижением были данные сыновьям имена — Маркиз де Лафайет и Лоренцо де Медичи,[8] зарабатывала на жизнь и на образование сыну тем, что шила пальто. Она имела обыкновение говорить с грустью:
— Боюсь, что дарования были слишком четко разделены между моими близнецами. Л. Д. М. невероятно талантлив, но мне кажется, что если бы М. Д. Л. остался жив, он был бы очень практичным человеком.
— Л. Д. М. оказался достаточно практичным, чтобы заполучить в жены самую богатую невесту в деревне, — возражала ей миссис Робинсон.
— Да, — вздыхала его мать, — и здесь та же проблема. Если бы близнецы вдвоем могли жениться на Орилии Сойер, все было бы в порядке. У Л. Д. М. хватило способностей, чтобы получить ее деньги, но М. Д. Л., несомненно, оказался бы достаточно практичен, чтобы суметь сохранить их.
Причитавшаяся Орилии доля скромного наследства Сойеров была постепенно растрачена красивым и незадачливым Лоренцо де Медичи. Он придерживался чарующего и поэтичного обычая делать крупные капиталовложения в честь каждого сына или дочери, чье появление благословило его супружеский союз. «Подарок ко дню рождения нашей крошки, Орилия, — обычно говорил он, — яичко-подкладень[9] для нашего гнездышка, чтобы привлечь счастье». Но однажды Орилия в приступе горечи заметила, что не было еще на свете курицы, которая смогла бы хоть что-нибудь из таких яичек высидеть.
Миранда и Джейн фактически сняли с себя всякую ответственность за судьбу Орилии, как только та вышла замуж за Лоренцо де Медичи Рэндла. Исчерпав все возможности, представившиеся им в Риверборо и его окрестностях, несчастливая супружеская чета начала продвигаться все дальше и дальше от родных мест, всякий раз оказываясь на все более низких ступенях процветания, пока не достигла Темперанса. Там семейство окончательно осело и предоставило судьбе делать что угодно — чем та немедленно воспользовалась. Сестры писали Орилии два или три раза в год, а к Рождеству присылали детям скромные, но в высшей степени полезные подарки, однако они неизменно отказывались помочь Л. Д. М. нести расходы по содержанию его быстрорастущего семейства. Последним капиталовложением мистера Рэндла, сделанным незадолго до рождения Миранды (названной так в горячей надежде на благосклонность, которой так и не удалось дождаться), была маленькая ферма в двух милях от Темперанса. Орилия сама устроила эту покупку; и в результате семья обрела хоть какой-то дом, а несчастный Лоренцо нашел место, где он смог умереть — долг, с которым, по мнению многих, он слишком долго тянул, исполнив его в день появления на свет Миры.
В этом-то легкомысленном и беспечном семействе и росла Ребекка. Это была самая обыкновенная семья — двое или трое детей красивых, трое довольно сообразительных, двое трудолюбивых, двое заурядных и скучных. Ребекка обладала талантами отца и была его самой способной ученицей. Она на слух подражала скрипке, танцевала, даже не учившись этому, и играла на мелодионе, не зная нот. Любовь к чтению она унаследовала главным образом от матери, которой было невыносимо тяжело подметать, варить или шить, если в доме был непрочитанный роман. К счастью, книг было немного, иначе детям пришлось бы порой ходить оборванными и голодными.
Но дремали в Ребекке и иные силы: черты неведомых предков проявлялись в ее характере. Лоренцо
