жалуют имя Ричелдис, несмотря на его благозвучность.
— Если родится девочка, назову ее Ричелдис, — заявила Мадж.
— Шутишь? — усомнился кто-то.
— Ни в коем случае.
После войны посещения церкви потихоньку сошли на нет, хотя девочка помнила, как ее возили в зеленом, дышащем на ладан автомобильчике Роуз Макалей[19] в Нэшдом поучаствовать в процессии по случаю праздника Тела Христова. Правда, в сам храм они так и не попали. Сама Ричелдис была убежденной атеисткой. Мадж на дух не выносила современные переводы Библии и литургии. Кто бы мог подумать, что по иронии судьбы доживать жизнь ей придется в компании пастора, пусть даже такого непутевого, как Бартл.
Итак, Бартл проснулся часа в четыре дня. И почувствовал, что совершенно не выспался. После обеда Мадж обычно ложилась отдохнуть, а он либо читал, либо возился по хозяйству. Но несколько страниц переписки Литлтона с Харт-Дэвисом оказались настолько снотворными, что он снова уснул. Книга так и лежала у него на груди, зрелище очень напоминало картину «Святыня, сохраненная в бою».
Вообще-то, вряд ли кому пришло бы в голову сравнивать Бартла Лонгворта с ратником. Драные носки, серые кальсоны, пузырящиеся на коленях, анемичный вид не наводили на мысль о полях сражений. По пятнам на брюках Шерлок Холмс определил бы в нем рассеянного велосипедиста, постоянно забывающего о специальных прищепках. Белый живот, виднеющийся из-под фуфайки, литлвудская рубашка. Полицейский галстук, скорее всего, выуженный из груды тряпья на блошином рынке, хотя Бартл вряд ли догадывался о его происхождении. Плохо выбритое невыразительное лицо (пора менять батарейки в электробритве!) не наводило на мысли о пассионарных персонажах великого Данте. Бартл был весь какой- то бесцветный: тонкогубый, почти безбровый; жалкая растительность у него на голове явно нуждалась в шампуне и расческе.
— Бартл! — хрипловатый голос ворвался в его дрему. — Бартл!
— Иду!
— Тебя только за смертью посылать… — слова потонули в лающем кашле.
— Иду.
— Где ты был?
Он прошлепал вверх по лестнице, сзади волочились шнурки башмаков.
— Задремал, — виновато сказал он.
— Охрипнешь, пока тебя дозовешься. Я уж подумала, ты ушел.
— Чаю принести?
— А что, завтрака не будет?
— Мы уже завтракали.
— Ты с ума сошел?
— Не понял… Хотя… вполне возможно.
— Вот и я о том же.
— Но мы действительно уже завтракали. Картофельная запеканка с мясом и мороженые сливы…
— Мне не интересно, что ты ел. Где Ричелдис?
— Дома, наверно.
— Она обещала прийти.
— А разве она собиралась?
— Черт, ну почему ты никогда не слушаешь? Я никогда не ошибаюсь. Ну почему все вечно говорят одно, а делают другое, совсем как мистер Багли.
— Брэндон.
— Багли.
— Твоего педикюрщика зовут Брендон.
— Тогда Бэмптон. Плевать, как его зовут. Он сказал, что придет во вторник, а потом, видите ли, оказалось, что вторник превратился в понедельник и что я должна была его ждать именно в понедельник.
— Может, мы перепутали день?
— Не делай из меня идиотку. Я еще не окончательно выжила из ума. И зачем, скажите на милость, назначать время, если все равно не придешь? Договариваться о чем-то, если не собираешься ничего делать? Кстати, у меня кончаются носовые платки. Ты слышал эту пьесу?
— Нет, я заснул.
— По радио.
Казалось, разговаривают двое глухих.
— Этим молокососам позволили пролезть на Би-би-си. А мы, выросшие на хороших постановках, вынуждены целыми днями терпеть это бесконечное обсасывание постельных утех. Возьми себе виски.
Он сделал большой глоток из горлышка бутылки, стоявшей у изголовья.
— Пойду поставлю чайник.
Идти было недалеко, от кухни Бартла отделяла его собственная, донельзя запущенная комната. Он поставил на поднос электрический чайник, коробочку с чайными пакетиками и замызганный пакет молока. Иногда они пили чай внизу в столовой, но в последнее время чаще устраивались в комнате Мадж, глядя из окна на верхушки деревьев, торчащие за пустырем, и скрашивая беседу изрядными порциями виски.
— Может, сходим купить вам носовых платков? — крикнул он в дверь.
Чайник сердито зашипел.
— Не может, потому что должна прийти Ричелдис, да и нога у меня побаливает, а все из-за этого мистера… Нет, я ничего не имею против этих бедных французиков, Эрик всегда был к ним так добр.
Эриком звали мужа Мадж. Услышав его имя, Бартл перестал прислушиваться. Мадж вполне может поговорить и сама с собой. Ее дальнейшие излияния занимали его не больше, чем бульканье кипящей воды.
Войдя к Мадж в комнату и аккуратно поставив поднос на тумбочку, он сказал:
— Я тут читал переписку Литлтона с Харт-Дэвисом. Потрясающе.
— Понаписали всякого о королевской семье… Можно подумать, читателям интересно, как часто принцесса меняет свои наряды. В конце концов, это ее личное дело. Я же не верещу на каждом шагу, как Ричелдис однажды напялила ту дурацкую шляпку, которая шла ей как корове седло. Она собиралась в… хотя нет… Ты этого наверняка не помнишь…
— Когда это было? — Его задело, что Мадж проигнорировала его слова о книге. Обычно она часами могла рассказывать о том, как однажды ей довелось сидеть рядом с сэром Рупертом Харт-Дэвисом на заседании в Лондонской библиотеке и какой он душка.
— Бурн и Холлингворт… — продолжала втолковывать она, словно Бартл был недоумком. — Она пошла к «Бурну и Холлингворту» купить себе шляпку, когда выяснилось, что Тэтти Корэм выходит замуж. За старого профессора… вылетело имя из головы… Неважно, понимаешь, это знакомство было нелепым. Вспомнила! Эллисон… Профессор Эллисон. Конечно, мужчина и женщина должны быть симпатичны друг другу, но опускаться до сомнительных подробностей, которые так любят смаковать эти юные дарования… Дичь какая-то! По моему глубокому убеждению, постель вообще уродует дружбу мужчины и женщины. Вот я дружила в основном с мужчинами, но мне и в голову не приходило переспать со стариной Джонатаном Кейпом… бр-р… ты меня понимаешь… или другим издателем…
— Рупертом Харт-Дэвисом, — вставил Бартл.
— Бедняжке принцессе Уэльской тоже, наверно, приходится несладко: то взывают к ее чувству долга и требуют родить наследника престола, то этот чертов журнал «Private Eye» и другие издания перемывают ей косточки, изображая лицемерное сочувствие несложившейся личной жизни… Не понимаю, с чего все такие сексуально озабоченные. В лучшем случае, это может интересовать демографов — рождаемость, смертность и все такое, но никак не журналистов.
Мадж сидела очень прямо, будто выступала на трибуне. Говорила быстро, с каким-то отчаянием, словно боясь, что повиснет тишина и хаос опять завладеет ее сознанием. Ей было все равно, о чем говорить, главное — говорить.
