ледяную пустыню. Я не пытаюсь снять с себя вину. Ты меня понимаешь? Конечно понимаешь, ты всегда все понимаешь. Иначе я не решился бы сказать тебе все это. Можно хоть каждый день менять женщин, говоря, что «мне все равно, для меня это ничего не значит». Не значит, и точка. И я сломался. «Ничего не значит». А вокруг — пустота. Постепенно все потеряло смысл: работа, семья… Дети растут независимо от того, хорошо или дурно поступают их родители. Мои отец с матерью не навязывали мне своих взглядов. Так почему я должен давить на своих детей? Им не терпится поскорей стать взрослыми, чтобы стряхнуть с себя мою опеку. Моя жизнь? Не работа, не дом… а жизнь. Она жестока, она больно ранит… Я не боюсь старости… Я не склонен в каждом прыще видеть зародыш раковой опухоли. Ты помнишь стихотворение про арандельское надгробие?
— «От нас останется лишь любовь»…[40]
— Да… Я так и знал, что ты читала. Может, я сентиментален, как барышня из любовных романов «Миллз энд Бун»,[41] но мне кажется, что жизнь бессмысленна, если ты лишен внутренней свободы, если тебе не дано любить. Уютный дом, хорошие друзья, гольф-клуб, семья — это все чудесно, но этого мало. Счастье важнее покоя.
— И ты решил, что счастье можно найти, пригласив старую, ну о-очень старую знакомую в роскошный ресторан? Знакомую, которую связывают с твоей семьей долгие годы дружбы? Саймон, опомнись, мы же почти родственники!
— Прекрати издеваться.
— Разве я издеваюсь?
— Да. Прошу, не надо. Не смейся, даже если тебе претят мои слова… Я схожу с ума, Моника, но мне… мне нужна любовь!
Его пальцы потянулись к ее руке, но та проворно отодвинулась и обхватила бокал.
— Я хочу тебе кое-что рассказать… Одну историю. Когда-то давным-давно жили-были три девушки. Красотка, Милашка и Серая Мышка-тихоня. У Красотки и Милашки не было отбоя от поклонников, Мышка- тихоня…
— Это ты-то мышка? Ты никогда не была мышкой, что за дикость?
— Это хорошая история… Не перебивай. — Узкая, прохладная ладонь легла ему на губы. — Пусть не Мышка, пусть Простушка Джейн. Простушке Джейн не нужны были никакие поклонники, потому как она уже была влюблена. По образованию историк, Джейн занималась елизаветинской эпохой. С профессором она познакомилась, когда редактировала его книгу…
— Неужели ты и профессор Эллисон?..
— Он был старше ее, намного старше, и очень сильно ее любил. А она… она не говорила ни «да» ни «нет». Ей льстило его внимание, и она позволила случиться тому, что случилось. И не остановилась, боясь, что в ее жизни больше никогда ничего не будет. Ее немного пугало собственное отношение к нему… Он вызывал сострадание и жалость. Она знала, что он искренне любит ее, и если сейчас она его оттолкнет, он сломается. Поэтому она не отвергала его ухаживаний. Они не жили вместе. Она просто старалась скрасить его жизнь, не загадывая на будущее. Соседка Тихони собиралась замуж и готовилась к переезду. И тогда работодательница Тихони, ее звали Мадж, спросила, не найдется ли в Оукерах место для ее дочки Милашки. Примерно тогда же появилась и Красотка. Эта работала в глянцевых журналах и напропалую морочила голову своим многочисленным кавалерам. Ей Простушка Джейн не завидовала. Она завидовала Милашке. У той был потрясающий возлюбленный. Красивый, обеспеченный. Из тех, кого видят во снах, кого ждут всю жизнь, о ком можно только мечтать. При виде его у Простушки учащалось дыхание и подгибались колени.
— Скажи, что ты только что все это выдумала.
— …Простушка Джейн знала, что она ему не пара. Он никогда и не глядел в ее сторону. К тому же она продолжала нести свои крест в виде престарелого профессора. Когда Милашка вышла замуж за своего Принца, Простушка Джейн от души поздравила подругу, хотя сердце ее разрывалось…
— Я не знал…
— Через год мы с Джоном уехали. Мы прожили вместе четыре года. Но сердце мое осталось в Оукерах. Я не гналась за его деньгами. Он мне столько раз говорил, что после его смерти я стану богатой вдовой, а меня так раздражали эти разговоры, что говорить он перестал… Когда ему исполнилось шестьдесят два года, он умер. И все оставил мне. Я оказалась богатой невестой, ни гроша не смыслящей в вопросах любви. Я завидовала Ричелдис не потому, что она так чудесно устроила свою судьбу. Я не хотела для себя
— Боже мой… Боже мой… Каким я был слепцом!
— Все почему-то считают своим долгом пожалеть меня за то, что я живу одна. Но никто не хочет поверить, что это одиночество мне не в тягость. Мадж пыталась удержать меня, когда узнала, что я увольняюсь. Она сыграла не последнюю роль в моем отъезде. Ее бы энергию да в мирных целях!.. Она, как асфальтовый каток, раздавит и не заметит. Я всю жизнь мечтала ни от кого не зависеть, делать то, что хочется именно мне, а не исполнять чужую волю. Хочу — читаю, хочу — гуляю, хочу — ем, хочу — сплю, причем тогда, когда этого хочу я, а не кто-то другой, пусть даже близкий и желанный! Париж — восхитительный город, по нему можно гулять бесконечно. Можно устроить праздник желудка, да мало ли что можно придумать! Друзья меня не забывают. Белинда частенько приезжает погостить. Коллеги по издательству звонят каждый раз, когда оказываются во Франции. Мне нравится такая жизнь. А всего- навсего надо было выбросить из головы все эти любовные томления и метания. Надеюсь, ты не думаешь, что я осталась старой девой, превратилась в синий чулок и прочие глупости. Мне нравится заниматься сексом. Но меня до ужаса пугает сама возможность того, что я могу к кому-то привязаться и потом измучить своей привязанностью и себя, и человека, которого полюблю.
— Ты об Эллисоне?
— О Джоне? Нет, что ты! Джон был изумительный человек. С ним было очень хорошо. Он был так нежен со мной… Он меня обожал, а я… я была слишком молода и не могла устоять против этого натиска. Ведь можно любить и при этом не подавлять того, кого любишь. Зачем кушать любимых? Ведь от них тогда ничего не останется. Вот Мадж просто не умела иначе. Ей обязательно надо было подмять под себя своих любимчиков. Это, конечно, сравнение немножко из «другой оперы», но суть та же. Да я по глупости и не подозревала, что можно жить как-то по-другому. Я, собственно, не очень-то и верила, что меня можно просто любить. Ничего не требуя взамен.
— Боже, но…
— Вот только не надо патетики… Я просто рассказываю, как все было. В Париже я поняла, что второго Джона у меня не будет. Но я этого и не хотела. Хотя мне до сих пор его очень не хватает. Я боготворила его. Но не любила. Только не вздумай вообразить, Саймон Лонгворт, что я тут в Париже только и делаю, что по тебе сохну! Вспомни, что было начертано на перстне царя Соломона.[42] Стоит только сказать себе: «этого не может быть, потому что не может быть никогда», как тут все и начинается. Я всю жизнь прожила с сознанием того, что я тебе не пара, что вы с Ричелдис созданы друг для друга, что у вас образцовая семья, что ты достойнейший супруг достойнейшей женщины в мире. Черт меня дернул поехать в Фонтенбло!
Официант принес счет.
Им обоим вдруг стало трудно дышать. Они вышли на улицу. Иссиня-черное небо над бульваром Сен- Мишель вызвездило бесчисленными огоньками. Моника спрятала руки в карманы синего твидового пальто (Белинда называла его «сиротская радость»), и Саймон понял, что сейчас ее лучше не трогать. Странно, вроде и выпили-то они всего ничего, но им казалось, что реальность немного изменилась и они смотрят фильм, в котором сами же и исполняют главные роли. В голове у обоих шумело, слова доносились будто сквозь туман.
— Знаешь, меня такая зависть обуяла, когда я увидела твою подружку. А потом я подумала: «Какая, в сущности, разница, эта или другая?» Меня-то ты все равно никогда не хотел.
