отрываясь только на сон. Сигнальное устройство, встроенное в мой гамак, будило меня, если что-нибудь случалось. А случалось довольно часто, и я начал думать, не пострадал ли квалифицированный инженер Лугаса от чрезмерного напряжения. Но я не спросил его об этом ни тогда, ни позднее. Мы достигли Марса без аварий, и Лугас выплатил мне премию, чего я никак не ожидал от центаврианина.
За исключением ненормального поведения двигателей и сердечности Лугаса, словно он был не центаврианином, а медведианином или, возможно, землянином, в путешествии ничего примечательного не было.
После моих слов наступила тишина. Я ждал. Наконец главный из четырех жестом дал знак владельцу хлыста. Так как регулятор оружия был поставлен на максимум, я решил воспользоваться методикой Тодера и заставить время ускориться, то есть заставить мое личное «сейчас» опередить начало агонии.
Однако боль все-таки захлестнула меня. Она была так сильна, что я потерял сознание. Моей последней мыслью было воспоминание о мягком тодеровском «так — так», предназначенном для не оправдавшего ожидания ученика.
2
Удушье…
Я боролся с рефлекторным страхом; возвращаясь назад к моменту пробуждения, я пытался объяснить себе, что же испугало меня. Вероятно, мне стало страшно от переживаемой во сне мысли, что я тону, захлебываясь в воде.
Но чтобы я, марсианин, когда — либо плавал в воде?!
Тогда, может быть, это была пыль, не дающая мне дышать; мой рот и горло были неприятно сухими и болезненно раздраженными, словно после песчаного удушья. Нет, и это не так. Я понял. То тяжелое и угнетающее, что лежало на мне, не давая дышать, был густой влажный воздух. Я совсем опьянел от кислорода. Чтобы прекратить головокружение, необходимо было задержать дыхание на некоторое время. Почему же я дышал так глубоко? Мускулы горла полностью онемели. Вероятно, я кричал, даже визжал, когда на меня накатывала волна страха.
Тодер говорил: «Человек связал время на протяжении миллионов лет, чем ты напуган — Тамерланом, Гитлером или Товаренко?»
Задержав дыхание, я исследовал окружающее пространство, анализировал.
Сначала воздух. Большое содержание кислорода. Я всегда чувствовал себя дискомфортно в такой атмосфере. Давление на Марсе измерялось в единицах, пропорциональных шкале измерения давления на Земле по высоте (от уровня моря) от одного до тысячи футов. Подобно всем марсианам, я дышал воздухом под давлением в десять единиц. Здесь же из-за значительной влажности трудно было правильно определить давление, но все же я оценил его в две или, самое большее, три единицы. Неудивительно, что я очнулся от удушья и почувствовал тошноту от избытка кислорода, почти такую же, как и от действия нервно — парализующего хлыста.
Далее. На чем я лежал? Кровать? Я пошевелился и сразу же понял, что подо мной была кровать с основанием, создающим нулевую гравитацию; я видел однажды такую кровать в дорогом публичном доме на Хариголе. Я лежал на спине, обнаженный. Одна рука на груди, другая откинута в сторону. Она даже не достигала края широкой кровати, а я, подобно всем марсианам, был тощ и высок.
Я сделал вдох, прочищая легкие, и открыл глаза. Я находился в комнате с зеленовато — голубой и золотой отделкой; в единственное окно проникали лучи утреннего или, возможно, вечернего солнца — следовательно, окно выходило либо на восток, либо на запад. Мое настроение поднялось. Комната была украшена большими вазами, наполненными золотисто — желтыми цветами. Крайние цветы в букетах слегка покачивались от движения завесы сухого воздуха, защищающего их от воздействия влажного земного воздуха. Стены были украшены циновками из песчаного камыша ручной выделки, покрытыми слегка блестящим защитным слоем пластика.
Около меня стояли два человека. Я уже много о них знал, если, конечно, эта комната была их собственным жилищем. Не могло быть никакой ошибки, что они не марсиане. Они ничего не скрывали: ни своего местонахождения, ни своих лиц.
Я решил, что они доброжелательно расположены ко мне. А может быть, они спасители?
Один из них, стоящий у моего изголовья, оказался девушкой. Как и большинство землян, она была ростом невелика по сравнению со мной, но отнюдь не приземистой, какими обычно они все казались, а просто миниатюрной. Грациозная, с золотистым округлым лицом, темными волосами, скрепленными на затылке, она внимательно смотрела на меня своими блестящими агатовыми глазами. Девушка была одета во что-то шелковистое, цвета мерцающей бронзы. Платье мягко зашелестело, когда она наклонилась вперед. Рядом стоял мужчина, высоковатый для землянина и слегка обрюзгший. Светлые волосы локонами обрамляли бледное квадратное лицо. Он был одет в темно — голубой с черным костюмом земного покроя. Его кисть с толстыми пальцами, будто тиски механической лопаты, сжимала мягкую руку.
— Он очнулся, Питер, — сказала девушка голосом, похожим на звук скрипки. Было странно и приятно слышать эти низкие и трепетные звуки в плотной атмосфере комнаты. Но я никогда не поддавался соблазнам. Один неверный шаг — и легко можно заблудиться в изощренной женской лжи. Но, наверное, не все женщины одинаковые, хоть и очень похожи.
Мужчина наклонился ко мне и спросил:
— Вы можете говорить?
Я кивнул.
— Вы помните, что с вами случилось?
Я помнил только день своей смерти. Но Тодер советовал: «Вопросы подразумевают ответы. Спрашивающий выдает столько, сколько знает». Я снова кивнул.
— Вы находитесь в апартаментах Большого Канала, — сообщил мне Питер. — Вы находитесь здесь большую часть дня. Мы нашли вас около Старого Храма, почти утонувшего в пыли. Вы были парализованы.
Откуда он знает? Были ли эти двое моими палачами? Но судя по голосам тех четверых, среди них не было женщины, хотя могли быть использованы и фильтры, и звукоуловители… Я вспомнил, как Тодер учил определять ложь по движению лицевых мускулов. Но я просто спросил, откуда они это знают.
— Сначала мы подумали, что вы пьяны, — сказала девушка. — Потом нам пришло в голову, что у вас болезнь Лахмава, но у вас не было жара.
— Трезвый, без сознания, с нормальной температурой, — продолжил Питер, — без явных повреждений, но вы с трудом выносили малейшие прикосновения. Вы были парализованы, все верно.
— А почему утонувший? — спросил я.
По быстрому ответу Питера я понял, что, несмотря на свое земное происхождение, он хорошо понимал жестокость жизни на моей планете.
Он сказал:
— Не без маски. Но пыль проникла за клапан, в дыхательную трубку. Мы слышали ваши хрипы.
— И что вы решили?
Они обменялись взглядами. Мне показалось, что они были раздражены моей назойливостью. Им хотелось самим услышать мои объяснения. Эти люди не понимали моего состояния, да и не могли понять. Единственное, что марсиан еще связывало с Землей, — это потребность в необходимом количестве кислорода для развития зародыша во чреве матери; в связи с этим беременность должна была протекать в среде с давлением, приближающимся к нулевой отметке, или даже ниже. Это заставляло большую часть марсианских женщин проводить три седьмых года в условиях Земли, задыхаясь от повышенного давления.
Мужчина сказал:
— Это Лилит Чой, а я Питер Найзем. С Земли, конечно.
— Конечно, — в моем ответе прозвучало больше иронии, чем следовало. И вы знаете, кто я?
Еще один обмен взглядами, и последовал ответ Питера:
