— Я один раз написала королеве письмо, — сказала Дженни Пении.
— О чем?
— Спрашивала, нельзя ли мне жить у нее.
— И что она ответила?
— Что подумает.
— Интересно, она и правда подумает?
— А почему нет?
У нас за спиной сердито загудела машина. Мы услышали громкий голос матери Дженни Пенни:
— Вали отсюда в задницу, идиот! Нет, я не собираюсь. Сдавай-ка назад, здесь ты не проедешь!
Новые раздраженные гудки.
Дженни Пенни побледнела. Кто-то, скорее всего моя мать, сделал музыку погромче, чтобы заглушить поток ругани.
— Ух ты. — Я услышала первые звуки «Богемской рапсодии». — Это моя любимая.
Дженни Пенни прислушалась. Улыбнулась.
— Я знаю все слова, — похвасталась она. — Я запеваю. «И вижу маленький силуэт. Скарамуш, Скарамуш, ты станцуешь фанданго?»
— Нет, ты здесь не проедешь! — вопила миссис Пенни.
— «Гром и молнии очень пугают МЕНН-Я-Я!» — пела я.
К нам подскочил мистер Харрис:
— Где твой отец, Элли?
— «Галилео, Галилео, Галилео».
— «Фигаро!» — подхватывала Дженни Пенни.
— Твой отец, Элли? Где он? Это серьезно. Там сейчас будет драка.
— «Я бедный малый, и никто меня не любит», — выводила я.
— Да пошли вы, — плюнул мистер Харрис и ушел.
— А вот это передай своему брату из полиции! — орала миссис Пенни и, распахнув блузку, продемонстрировала водителю подпрыгивающие груди.
Мимо нас пробежал мой отец, закатывая на ходу рукава рубашки.
— У-нас-пробле-ма, — приговаривал он по слогам — привычка, которую я терпеть не могла.
— «Отпусти его!» — пела Дженни Пенни.
— «Я тебя не отпущу», — вторила ей я.
— Вы просто не так поняли, — втолковывал водителю отец.
— Отпусти меня! — взвизгнула миссис Пенни.
— Давайте выпьем чаю и все обсудим, — уговаривал отец.
— «Я тебя не отпущу!»
— «Отпусти его…»
— ДА ВЫ ОБЕ ЗАМОЛЧИТЕ КОГДА-НИБУДЬ? — завопит мистер Харрис и выдернул вилку проигрывателя из розетки.
Он взял нас за руки и отвел в тень большого платана.
— Сядьте здесь и не шевелитесь, пока я не разрешу, — приказал он и вытер выступивший у него под носом пот.
Дженни Пенни тут же шевельнулась.
— Не смей, — сказал он и, открутив крышечку у фляги, одним глотком выпил, наверное, половину ее содержимого. — Кое-кто тут занимается делом.
Официально празднование началось в два часа дня, и открыл его мистер Харрис с помощью оставшейся в его фляге жидкости и корабельного свистка. Он произнес вдохновенную речь о высоком значении монархии и о том, как благодаря ей мы выгодно отличаемся от всего остального нецивилизованного мира. Особенно от американцев. Мои родители во время этой речи смотрели себе под ноги, а в конце пробормотали что-то довольно резкое, что было на них совсем не похоже. Он сказал, что королева — это неотъемлемая часть нашего культурного наследия (тут мой брат и Чарли засмеялись) и что, если монархия когда-нибудь рухнет, он лично пойдет и повесится, чего и желала ему его первая жена.
— За его величество. — Он поднял бокал и просвистел в корабельный свисток.
Нэнси пришла на праздник в костюме Елизаветы Первой. Так она скрывалась от репортеров, потому что совсем недавно вышел ее новый фильм и они гонялись за ней, надеясь поймать в какой-нибудь компрометирующей ситуации.
— Привет, красавица! — окликнула она меня.
— Нэнси, — позвала Дженни Пенни, прокладывая путь через толпу гостей. — Можно тебя спросить?
— Конечно, милая.
— Скажи. Ширли Бэсси — лесбиянка?
— Думаю, что нет, — засмеялась Нэнси. — А что?
— А Элис Купер?
— Нет. Точно нет.
— А Ванесса Редгрейв?
— Нет.
— А «АББА»?
— Кто из них?
— Все.
— По-моему, нет.
— Ни один?
— Нет. А почему ты спрашиваешь, детка?
— Мне надо для школьной работы.
— Правда?
Нэнси вопросительно посмотрела на меня. Я пожала плечами. Я понятия не имела, о чем говорит Дженни Пенни. Лично я писала работу о пандах и слонах, а общая для всех тема была «Исчезающие и редкие животные».
Темнота накрыла землю стремительно. Над столами витали запахи сахара, сосисок, лука, несвежих духов и, подогретые свечками, голосами и дыханием, смешивались в один общий аромат весеннего вечера, то накатывающий, то отступающий подобно приливу. На плечи уже были наброшены кофты или свитера, и соседи, еще недавно замкнутые и застенчивые, нашептывали друг другу в уши свои пьяные тайны. Нэнси помогала Джо и Чарли у стола с напитками: она разливала по чашкам безалкогольный пунш «Серебряный юбилей» и его гораздо более популярную алкогольную разновидность «Юребряный себилей», а все остальные танцевали, шутили и смеялись, празднуя юбилей женщины, с которой ни один из них не был знаком.
Улицу наконец-то открыли для машин, и они медленно проезжали мимо, приветствуя нас сигналами, уже не раздраженными, а веселыми, мигая аварийными огнями, а доносящиеся из их открытых окон музыка, смех и пение мешались с нашим праздничным шумом.
Таких пьяных людей, как миссис Пенни, мне еще никогда не приходилось видеть. Спотыкаясь и раскачиваясь, как ходячий мертвец, она пыталась танцевать и время от времени исчезала в темном проходе, где избавлялась от порции рвоты или мочи, после чего опять появлялась на площадке посвежевшей и почти трезвой, только для того чтобы проглотить очередную чашку ядовитого пунша. Однако в тот вечер соседи смотрели на нее не с осуждением, а с сочувствием, и руки, придерживающие ее за талию, чтобы довести до безопасного места — стула, стены или даже чьих-то колен, — были ласковыми и заботливыми. Все уже успели услышать, что последний кавалер покинул миссис Пенни, прихватив с собой сумку не только со своими, но и с частью ее вещей — об этом она, правда, узнает позже, когда постепенно будет обнаруживать отсутствие взбивалки для яиц или баночки консервированной вишни для коктейлей.
