На буйном массовом митинге гитлеровский оратор вдохновенно громит международную буржуазию, концерны и тресты, «глотателей дивидендов». А в то же самое время эти поносимые, громимые глотатели уделяют частицы от своих не менее проклинаемых дивидендов на нужды этого оратора и его партии! Затейливы и прихотливы зигзаги политических путей.
Кто для кого таскает из огня каштаны? Или мнима сама двойственность контрагентов?
Лидеры наци в беседах с капиталистами стремятся выдержать независимый тон самостоятельной партии. Они попутчики, не больше. Пусть капиталисты решают сами, с кем им идти и кого поддерживать. Но только пусть они учтут, что выбор достаточно ограничен: если не свастика, то красное знамя. Безнадежно ставить ставку на веймарскую демократию: ее песенка спета. Правда, помогая национал- социалистам, капиталисты рискуют в будущем известными жертвами. Но лучше потерять кое-что, чем все. «Господа капиталисты должны помнить, — заявляет гитлеровский обер-штурмовик Рем, — что мы являемся единственной силой, способной защитить их шкуру». Эта шкура сама по себе не заслуживает горячих симпатий, но пока она нужна наци, ее приходится защищать. Гитлер проводит ту же мысль в своем выступлении в Дюссельдорфе, в клубе промышленников (январь 1932 г.): «Неправильно было бы из нашей установки против буржуазных партий делать вывод, что мы против буржуазии. Наоборот, если бы нас не было, не было бы давно и Германии и буржуазии». Не ради интересов самих капиталистов, а ради блага государства и всего народа нужно бороться с преждевременной и чрезмерной «марксистской социализацией». Наци борются не против собственности, а против «злоупотребления собственностью».
Деловой контракт с организованной плутократией не мог, конечно, не отразиться на политике Гитлера. Чем сильнее становилась его партия, тем отчетливее проявлялось ее буржуазное «обмирщение». Каучуковые формулы этатизма неудержимо наполнялись социально-реакционным содержанием. И если слова на митингах продолжали еще звучать радикально, политические дела вождя все безнадежнее отдалялись от соблазнительных обещаний и обязательств партийной программы.
В этом отношении весьма характерный эпизод произошел с ее 17-м пунктом, тем самым, который формулировал аграрные требования партии. Он провозглашал экспроприацию без выкупа земель для общего пользования, отмену арендной платы на землю и пресечение всякой земельной спекуляции.
Этот семнадцатый пункт имел очевидной задачей проложить его авторам путь в деревню. Он должен был завоевать для наци миллионы крестьян.
Но такие пункты неизбежно обоюдоостры. Читать умеют не только крестьяне, но и помещики. То, что могло легко сойти в 1920 году кучке безвестных, хотя и подающих надежды демагогов, доставляло немало хлопот лидерам огромной массовой партии, нуждавшейся в средствах и принужденной лавировать в сложной политической обстановке. Ост-эльбским и прочим аграриям определенно не нравился семнадцатый пункт. Конечно, они могли бы, подобно промышленникам, не придавать особого значения программной словесности, памятуя ее условную, служебную роль. Но, как видно, они оказались менее гибкими и сговорчивыми, нежели политики тяжелой индустрии. И чтобы не ссориться с организованным юнкерством, в 1928 году Гитлер вводит к одиозному аграрному параграфу примечание, получающее силу партийного закона и печатающееся с тех пор во всех изданиях «неизменной» программы, рядом с пунктом, им разъясняемым. Вот это примечание:
«Так как партия стоит на почве частной собственности, само собой разумеется, что слова «безвозмездное отчуждение» касаются только законной возможности отчуждать, в случае надобности, земли, приобретенные неправомерным способом или управляемые несоответственно народному благу. В первую очередь, тезис направлен против еврейских обществ спекуляции недвижимостями».
Ясно, что острота аграрной программы партии этим примечанием сводилась на нет. Помещики могут не тревожиться: Третья империя, государство немецкого социализма, процветающего «на почве частной собственности», меньше всего угрожает их интересам. Если же крестьянам мало земли, а безработным нечего делать, внешнеполитическая программа партии идет им широко навстречу: их расселят на польских и русских землях, имеющих быть присоединенными к немецкому отечеству. Там хватит места и для помещиков, и для крестьян, и для безработных. Нужно ли добавлять, что такой выход из положения встречает всемерное сочувствие аграриев и родственной им по духу военной аристократии рейха?
Но как же с национализацией трестов и концернов? — На этот счет, первостепенный интерес представляет брошюра Отто Штрассера, одного из бывших видных гитлеровцев, опубликованная им после разрыва с партией. Особенно любопытна приводимая Штрассером беседа его с вождем 21 мая 1930 года, ярко вскрывающая действительную установку расизма, о которой его представители долго воздерживались высказываться до конца.
Когда Штрассер задал Гитлеру вопрос, национализирует ли он, придя к власти, заводы Круппа, вождь ответил:
— Вы думаете, что я сошел с ума и что я собираюсь разрушить германскую промышленность? Мы должны будем вмешаться в управление крупными предприятиями лишь в том случае, если их владельцы откажутся действовать в интересах национального государства. Но для этого вовсе не надо конфисковать предприятия или делать государство участником в их управлении. Сильное государство может обойтись без подобных мероприятий. Предприниматель, ответственный за производство, дает заработок рабочим. На чем вы основываетесь, требуя, чтобы он делал рабочих участниками в своих прибылях и в руководстве предприятиями? Вы хотите посадить ему на шею чиновника или заводской комитет, ничего не смыслящие в производстве? Ни один предприниматель не подчинится подобной мере.
Когда же Штрассер возразил, что в таком случае название партии «национал-социалистическая» может ввести в заблуждение народные массы, Гитлер заметил:
— Название «социалистическая» неудачно. Во всяком случае, оно означает не то, что мы должны социализировать предприятие, а только то, что мы можем это сделать, если их владельцы будут действовать во вред интересам нации. В настоящее время они этого не делают, а потому было бы преступлением разрушать народное хозяйство.
Эти заявления очень характерны для Гитлера. В неразвернутом виде, в менее откровенной формулировке они содержатся и во многих публичных его выступлениях. Его этатизм — формален по преимуществу, основ капиталистического строя он затрагивать не собирается, «разве только это понадобится для блага государства».
По мере роста партии ее буржуазное перерождение проявлялось, однако, все резче и очевиднее. Неумолимой логикой вещей объятия социальных верхов оставляли все больше следов на политическом облике фашистского вождя. Правда, одновременно и рядом с ним, некоторые из его соратников, вроде неистового Геббельса, «расистского Савонароллы», продолжали с пламенной искренностью провозглашать «диктатуру социалистической идеи» и проклинать «атавистическое безумие реакционного цезаризма». Но на фоне стальных и угольных субсидий, в свете оговорок самого Гитлера становящихся все многозначительнее, горячие социалистические выкрики партийных ораторов неизбежно приобретали специфический колорит, воскрешали в памяти практику «полицейского социализма»; словно в громадных масштабах и в новой обстановке германская плутократия собиралась повторить опыт нашей русской дореволюционной «зубатовщины».
Национально-патриотический гром движения, усиливаясь, постепенно заглушал его социальные мотивы. Партийная программа 20-го года, казалось, неудержимо превращается в пропавший документ. Марксистские враги национал-социализма, естественно, не жалели красок для изображения Гитлера в качестве приказчика, лакея, марионетки германских помещиков и капиталистов, выполняющего их социальный заказ. Трудно отрицать, что объективно, на данной, по крайней мере, исторической стадии, на своей «первой фазе», успехи расистского движения отвечали надеждам и видам социальной реакции.
Особенно ярким проявлением буржуазно-реакционной эволюции национал-социализма явился так называемый «гарцбургский фронт национальной оппозиции», созданный съездом правых партий в октябре 1931 года: открытый блок Гитлера с Гугенбергом, королем правой прессы и одним из виднейших капитанов тяжелой индустрии, бывшим директором Круппа. Возглавляемая Гугенбергом партия германских националистов воплощает собой квинтэссенцию старопрусского монархического консерватизма, густейшие традиции юнкеров и военной касты. Единый фронт с этой чистокровной и, казалось бы, анахронической реакцией заставил даже некоторых просвещенных сторонников Гитлера, «салонных национал- социалистов», сокрушенно пожимать плечами: Гитлер в гугенберговском окружении — это, мол, Наполеон в
