потом один и, наконец, – никого. Джед на несколько секунд задумался об отоплении. Ни разу, ни в детстве, ни в отрочестве, он не слышал, чтобы заходила речь о проблеме с водонагревателем; да и когда он уже юношей приезжал ненадолго к отцу, разговоров о нем тоже не было. Вероятно, отцу удалось приобрести какой-то исключительный водонагреватель, водонагреватель кроткий и добродетельный, «чьи прекрасные ноги на медных пятах нерушимы, словно колонны храма иерусалимского», или как там священная книга рисует жену мудрую.
Утопая в одном из этих глубоких, наверняка кожаных, диванов, защищенный окнами с орнаментальным стеклом от полуденной летней жары, он читал о приключениях Спиру и Фантазио и стихи Альфреда де Мюссе. Тут Джед понял, что надо спешить, и направился в кабинет отца.
Папки с рисунками обнаружились сразу, в первом же шкафу, который он открыл. Их было штук тридцать, формата 50 сантиметров на 8о, обклеенных унылой бумагой с черно-зелеными разводами, как все папки для рисунков прошлого века. Они были завязаны потертыми черными ленточками, которые, казалось, вот-вот порвутся, и до отказа набиты сотнями листков формата А2 – явно плод многолетней работы. Он взял под мышку четыре папки, спустился и открыл багажник своей «ауди».
Поднимаясь в третий раз за рисунками, он заметил высокого негра, который, говоря по мобильнику, смотрел на него с противоположной стороны улицы. Этому амбалу с бритым черепом, ростом за метр девяносто и весом килограмм сто, судя по детскому лицу, было лет шестнадцать, а то и меньше. Джед решил, что Ален Семун защищает таким образом свои инвестиции, и собрался уже идти объясняться, но потом отказался от этой мысли, надеясь, что по описанию чернокожего юноши его собеседник с легкостью опознает незнакомца. Видимо, так оно и случилось, потому что юноша не стал его беспокоить, а мирно наблюдал за его передвижениями.
Джед послонялся еще немного по второму этажу, не испытав, однако, никаких особых эмоций, даже не вспомнив ничего определенного, хотя понимал, что больше никогда не вернется в этот дом, который все равно станет теперь совсем другим, потому что придурок покупатель скорее всего сломает перегородки и выкрасит все в белый цвет, но и это не помогло, никакие образы так и не возникли у него в сознании, он бродил будто в забытьи, во власти какой-то бесконечной, вязкой тоски. Выйдя, он тщательно запер ворота. Чернокожий парень ушел. Внезапно ветер стих, ветки тополей застыли, и воцарилась полнейшая тишина. Он развернулся и, вырулив на улицу Эгалите, без проблем нашел выезд на автостраду.
Джед не привык к вертикальным проекциям, сечениям и планам, при помощи которых архитекторы уточняют назначение каждого элемента будущего здания; поэтому первое художественное изображение, обнаруженное им на дне первой папки, повергло его в состояние шока. Нет, то, что он увидел, ничем не напоминало жилое здание, скорее нечто вроде сложного переплетения нейронов, где обитаемые ячейки соединялись длинными, изогнутыми, звездообразно разветвляющимися коридорами – с кровлей либо под открытым небом. Ячейки самых разнообразных размеров, но почти всегда круглой или овальной формы, изумили Джеда; он думал, что отцу милее были прямые линии. Его также потрясло полное отсутствие окон; зато крыши тут были прозрачные. То есть, вернувшись домой, жители теряли всякий визуальный контакт с внешним миром – не считая неба.
Во второй папке были собраны детальные чертежи интерьера. Прежде всего, удивляло практически полное отсутствие мебели, вместо нее автор предлагал использовать углубления и возвышения, образованные разноуровневым полом. Ложем служили прямоугольные впадины сорокасантиметровой глубины, то есть в кровать спускались, а не забирались. Точно так же ванные имели вид просторных круглых водоемов, чей бортик приходился вровень с полом. Джед не понимал, из каких материалов отец собирался все это строить; возможно, из полимеров, решил он, наверняка из полистирола, который, подвергаясь горячей штамповке, может принимать любую форму.
Часов в девять вечера Джед разогрел себе в микроволновке лазанью. Он ел медленно, запивая обычным недорогим красным вином. Он думал о том, действительно ли отец верил, что на его проекты можно найти финансирование и худо-бедно их реализовать. Поначалу, конечно, верил, и эта простая мысль уже сама по себе была душераздирающей: теперь, оглядываясь назад, Джед понимал, что шансов у отца не было никаких. Но он, судя по всему, так ни разу и не дошел до стадии макета.
Джед прикончил бутылку и снова углубился в изучение чертежей, понимая, что это занятие будет все более гнетущим. Видимо, по мере того как на архитектора Жан-Пьера Мартена обрушивались все новые и новые неудачи, он погружался в воображаемый мир, бросая вызов закону тяготения, бесконечно умножал этажи и разветвления коридоров и изобретал, уже совершенно не заботясь ни об их осуществимости, ни о бюджете, несбыточные хрустальные крепости.
К семи утра Джед взялся за содержимое последней папки. Над площадью Альп неуверенно занимался рассвет; день обещал быть хмурым, облачным, наверное, до самого вечера. Строения, изображенные отцом на последних рисунках, были уж совсем не предназначены для жизни, во всяком случае – людей. Винтовые лестницы, взмывая на головокружительную высоту, вели куда-то в поднебесье, к изящным полупрозрачным подвесным мостикам, соединявшим между собой ослепительно белые копьевидные здания, напоминающие своими очертаниями перистые облака. В сущности, с грустью признался себе Джед, захлопывая папку, отец так никогда и не расстался с мыслью строить ласточкины гнезда.
***
Джед не обольщался по поводу приема, который ожидал его в бабушкиной деревне. Он уже убедился, путешествуя с Ольгой по французской глубинке, много лет тому назад, что, за исключением некоторых очень продвинутых туристических мест вроде Прованса и Дордони, деревенские жители, как правило, негостеприимны, агрессивны и глупы. Чтобы избежать бессмысленных стычек и прочих неприятностей во время поездки, лучше было идти по проторенной дорожке во всех смыслах слова. Подспудная враждебность к случайным приезжим превращалась в откровенную ненависть, когда кто-то из них приобретал тут дом. На вопрос, когда чужака наконец примут за своего в сельской Франции, ответ был очевиден: никогда. В этом, впрочем, не было ни расизма, ни ксенофобии. Для них парижанин был иностранцем, приблизительно таким же, как немец с севера Германии или сенегалец, а иностранцев они решительно не любили.
Франц оставил ему краткое сообщение: «Мишель Уэльбек, писатель» продан индийскому оператору мобильной связи. Таким образом, на его счету появилось еще шесть миллионов евро. Разумеется, богатство чужаков, плативших за покупку домов суммы, которые им самим никогда бы не собрать, являлось одним из основных мотивов неприязни туземцев. Что касается Джеда, тот факт, что он художник, только усугублял ситуацию: в глазах земледельца из Креза его состояние было нажито сомнительным, если не преступным путем. С другой стороны, он же не купил свой дом, а получил его по наследству, и тут еще остались люди, помнившие его, ведь когда-то, несколько лет подряд, Джед приезжал к бабушке на летние каникулы. Он уже тогда дичился и был необщительным ребенком; да и сейчас, по приезде, ничего не сделал, чтобы завоевать расположение соседей, скорее наоборот.
Бабушкин дом выходил задним фасадом на великолепный сад, почти в целый гектар. Бабушка с дедом в свое время полностью преобразовали его в огород, потом потихоньку, по мере того как силы овдовевшей бабушки слабели и она сначала смиренно, а потом уже нетерпеливо принялась ждать смерти, возделанные участки сократились, а овощные грядки, отданные на откуп сорнякам, пришли в запустение. Их владения, ничем не огороженные в глубине, переходили прямо в лес Грандмон, Джед помнил, что как-то раз у них в саду укрылась от охотников олениха. Через несколько недель после приезда он выяснил, что соседний участок в пятьдесят гектаров, почти полностью поросший лесом, выставлен на продажу; он без колебаний купил его.
По деревне быстро поползли слухи, что какой-то парижанин, больной на всю голову, скупает земли, не торгуясь, и к концу года Джед оказался владельцем холмистой, а местами овражистой территории площадью семьсот гектаров. Его земли заросли буками, каштанами и дубами; посередине участка находился пруд, метров пятьдесят в диаметре. Переждав морозы, он возвел ограждение из проволочной сетки по всему периметру, пустив поверх него электрические провода под напряжением от низковольтного генератора. На летальный исход этих ампер не хватило бы, но всякий, кто решился бы перелезть через ограду, точно отдернул бы руки – такие же изгороди под напряжением использовали, чтобы отбить у коров
