должностные лица Севьерии.
Высокие бамбуковые башни шли вдоль берега Реки через каждые восемьсот ярдов. На смотровых площадках всю ночь пылали факелы и несли наблюдение часовые, готовые поднять тревогу в случае неожиданного нападения.
Скрываясь в тени деревьев, Бартон осторожно приблизился к хижине, из которой доносились стоны и всхлипывания. Он отодвинул в сторону плетеный из травы занавес. Свет звезд через открытое окно упал на лицо спящего. Бартон присвистнул от изумления. Он узнал это широкоскулое молодое лицо в обрамлении светлых волос!
Бартон медленно двинулся к нему. Спящий застонал, вскинул руку, словно прикрывая глаза от света, и повернулся к стене. Бартон замер, потом осторожно шагнул вперед. Он положил копье на землю, вытащил кинжал и слегка прикоснулся его заточенным концом к ямке под горлом юноши. Рука соскользнула с широкого лица; глаза широко раскрылись, уставившись на Бартона. Тот положил ладонь на губы юноши и крепко сжал пальцы.
— Герман Геринг! Не двигайтесь и не пытайтесь кричать! Иначе я убью вас!
Бледно-голубые глаза Геринга казались темными в полумраке, но Бартон заметил, что лицо немца побелело от ужаса. Он вздрогнул и попытался сесть, затем снова упал на спину, когда конец кинжала проколол кожу.
— Сколько времени вы тут находитесь? — тихо спросил Бартон.
— Кто...? — Геринг заговорил по-английски, затем его глаза расширились. — Ричард Бартон? Я сплю? Это вы?
Бартон ощущал запах Жвачки, шедший изо рта Геринга, смешанный с вонью от пропитанной потом цыновки, на которой лежал немец. Геринг изрядно похудел с тех пор, как они виделись последний раз.
— Я не знаю, сколько пробыл здесь, — сказал Геринг.— Который сейчас час?
— Скоро рассвет, я полагаю. Первый день после праздника Воскрешения.
— Значит, я тут уже три дня. Могу я выпить воды? У меня в горле сухо, как в саргофаге.
— Неудивительно. Вы сами погребаете себя в саргофаге, злоупотребляя Жвачкой.
Бартон встал, подобрал копье и указал им на сосуд из обожженной глины, стоявший на бамбуковом столике.
— Можете напиться, если хотите. Но не пытайтесь выкинуть какой-нибудь фокус.
Геринг медленно поднялся и проковылял к столу.
— Я слишком слаб, чтобы оказать вам сопротивление — даже если бы это взбрело мне в голову. — Он шумно глотал воду, потом поставил горшок на место и взял со стола яблоко, с хрустом откусил и произнес: — Что вы здесь делаете? Я думал, что избавился от вас.
— Вначале вы ответите на мой вопрос, — резко сказал Бартон. — И я не советую вам медлить. Из-за вас я попал в затруднительное положение — что мне, поверьте, совсем не нравится.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Геринг начал жевать, остановился, взглянул на Бартона и с удивлением сказал:
— Но при чем тут я? У меня тут нет никакой власти, я ничем не могу повредить вам, даже если бы захотел. Я только гость здесь. Чертовски порядочные люди в этих краях: они мне совершенно не докучают, только иногда справляются, все ли у меня в порядке. Хотя я не знаю, как долго они позволят мне тут оставаться, если я не буду отрабатывать свое содержание.
— Вы что, совсем не выходите из хижины? — удивился Бартон. — Кто же тогда заряжает вашу чашу? И откуда у вас столько Жвачки?
Геринг хитровато улыбнулся.
— Я прихватил с собой солидный запас... когда был вынужден съехать с последней квартиры... примерно в тысяче миль отсюда вверх по Реке.
— И запасы, конечно, отняты у несчастных рабов, — со злостью прокомментировал Бартон. — Не понимаю, зачем вам надо было покидать то место, если там вы смогли так отлично устроиться.
Внезапно Геринг зарыдал. Его плечи затряслись, из глаз покатились слезы, стекая по подбородку на шею и грудь.
Мне... мне пришлось бежать оттуда. Я потерял авторитет — слишком много выпивки, слишком много марихуаны и Жвачки... Я ослабел духом... и стал им ненужен... Они бы убили меня или продали в рабство. Я взял лодку и ускользнул однажды ночью... и плыл, плыл, пока не попал сюда. Я предложил часть моих запасов Севьеру... за то, что он предоставил мне убежище на две недели.
Бартон с удивлением воззрился на немца.
— Но вы же знаете, что происходит, если употреблять Жвачку слишком часто, — сказал он. — Кошмары, галлюцинации, ужасные
видения... Деградация — умственная и физическая. Разве вы никогда не видели этих симптомов у других?
— У меня тяга к наркотикам! — с отчаянием закричал Геринг. — Там, на Земле, я принимал морфий. Я боролся — и мне удалось победить свое пристрастие. Но потом, когда дела Третьего Рейха пошли плохо, а мои собственные — еще хуже, я снова начал колоться. — Он перевел дыхание и продолжал: — Но здесь, когда я пробудился к новой жизни в юном теле, когда, казалось, мне подарены вечная жизнь и молодость — и нет ни бога на небесах, ни дьявола в аду, чтобы остановить меня, — тогда я решил, что могу делать все, что мне нравится. Я мог бы стать более великим, чем фюрер! Та маленькая страна, в которой мы встретились впервые, могла стать началом! Я уже видел перед собой Империю, простирающуюся на тысячи миль вверх и вниз по Реке по обоим ее берегам! Я правил бы народами, в десять раз более многочисленными, чем Гитлер мог бы мечтать!
Он снова начал рыдать, затем затих и жадно припал к сосуду с водой. Достав откуда-то кусок Жвачки, он сунул ее в рот; его челюсти задвигались, и вскоре по лицу разлилось выражение спокойствия и блаженства. Удовлетворенно кивнув головой, он сказал:
— Меня преследовали кошмары; сотни раз я видел и чувствовал, как копье протыкает мой живот. Когда я пробуждался, живот болел так, словно кремневый наконечник действительно сидел у меня в кишках. Тогда я стал прибегать к Жвачке; она снимала боль и воспоминания об испытанном унижении. Это помогало. Я становился великим. Я был повелителем мира — Гитлером, Наполеоном, Юлием Цезарем, Александром Македонским, Чингисханом в одном лице. Я снова водил в бой эскадрилью «Красная Смерть», эскадрилью фон Ритгофена; то были счастливые дни, пожалуй, лучшие в моей жизни. Но эйфория скоро сменилась отвращением. Я погружался в ад; я обвинял самого себя, а за моей спиной стояли миллионы безымянных свидетелей, миллионы жертв этого великого и славного героя, этого жуткого безумца Гитлера, которого я когда-то боготворил — и во имя которого я совершил так много преступлений.
— Вы признаете, что были преступником? — язвительно спросил Бартон. — Значительный прогресс по сравнению с историями, что вы рассказывали мне раньше. Тогда вы утверждали, что ни в чем не виноваты, что вас предали... — он замолчал, сообразив, что начинает отступать от своей первоначальной цели. — Невероятно, но у вас, кажется, пробудилась совесть. Может быть, под влиянием Жвачки? Тогда понятно, зачем в чашах вместе с пищей появляются табак, спиртное, марихуана и этот наркотик. Значит, Жвачка — данайский дар, замаскированная западня для тех, у кого нечистая совесть.
Он шагнул к Герингу. Глаза немца были полуприкрыты, челюсть отвисла.
— Вы знаете мое настоящее имя. Сейчас у меня есть основания скрывать его. Помните ли вы Спрюса, одного из ваших рабов? После того, как вы были убиты, произошли важные события. Благодаря чистой случайности, нам удалось установить, что Спрюс —один из Тех... один из той расы, что воскресила человечество. Мы назвали их этиками — за неимением лучших предложений... Геринг! Вы слышите меня?
Немец кивнул головой, расслабленно, нехотя.
— Спрюс покончил с собой раньше, чем мы выжали из него все нужные сведения. Через несколько месяцев Они появились в той местности и погрузили всех в беспробудный сон — вероятно, с помощью
