ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Миновало два месяца. Бартон отмечал уходящие дни, делая кремневым ножом зарубки на сосновой палке. Наступил четырнадцатый день седьмого месяца 5 года после Воскрешения. Бартон старался аккуратно вести счет дней, что оказалось нелегко. В долине Реки время не имело большого значения. Угол между осью планеты и эклиптикой составлял девяносто градусов, поэтому здесь отсутствовала смена времен года. Звезды, небесный хронометр Земли, тут настолько теснились друг к другу, что было невозможно выделить отдельное созвездие или светило. Многочисленные и яркие, они заполняли ночное небо, и даже свет солнца в полдень не мог затмить самых крупных из них. Подобно призракам, не желающим отступать перед сиянием дня, они парили в теплом воздухе долины.
Тем не менее, человек нуждался во времени, как рыба — в воде. И если бы понятие о времени было утеряно, он снова придумал бы его. Итак, по календарю Бартона, наступило 14 июля 5 года.
Но Коллоп, подобно многим, отсчитывал время от даты своей смерти на Земле. Сейчас для него шел 1667 год. Он не верил, что легенду о его возлюбленном Иисусе можно сдать в утиль. Нет, скорее всего, эта Река была рекой Иордан, а ее долина — Долиной Теней. Он соглашался, что посмертное существование оказалось совсем не таким, как он его представлял. Ну, что ж, люди попали в место во многих отношениях еще более грандиозное, чем они были вправе ожидать. И это служило доказательством непреходящей любви Бога к своим творениям. Он дал всем людям — даже тем, кто не заслуживал такого дара, — еще один шанс. Если этот мир и не являлся Новым Иерусалимом, он был местом, предназначенным для возведения величественного Града Господнего. И его кирпичи — любовь к Богу и смертным, любовь ко всем людям — должны быть отформованы и обожжены в этой печи и в этой мастерской — на планете гигантской Реки.
Хотя Бартон не разделял подобную концепцию, сам Коллоп нравился ему. Этот невысокий худощавый человек был искренним; он не питал огонь своего красноречия листами книг или страницами теологических фолиантов. Его никто не понуждал к действию. Он горел пламенем, что питалось от духа его, а дух этот пронизывала любовь. Любовь даже к тому, что, казалось, было невозможно любить, редчайшая, наиболее трудная разновидность любви.
Как-то он поведал Бартону о своей земной жизни. Он был врачом, фермером и либералом с непоколебимой верой в идеалы своей религии и, в то же время, переполненным сомнениями и вопросами относительно этой веры и состояния общества. Он написал манифест, призывающий к религиозной терпимости, который вызвал в его эпоху бурю порицаний и похвал. И он был поэтом, в свое время хорошо известным, а потом — позабытым:
— Мои строки, возможно, умерли; но правда, которая заключалась в них, жива, — сказал он Бартону. Потом повел рукой, указывая на зеленые холмы, сверкающую речную гладь, остроконечные горные пики и людей вокруг. — Посмотрите на все это внимательно; неужели вы и теперь будете упорствовать в своем заблуждении? Неужели вы продолжаете считать, что этот мир — творение рук человеческих? Что он создан людьми, похожими на нас? — он покачал головой и продолжал: — Но даже если допустить, что вы правы, значит, ваши этики сотворили речную долину по воле Всевышнего.
Бартон усмехнулся.
— Мне больше нравятся другие ваши строки, — сказал он и нараспев произнес:
Коллоп был польщен; он, однако, не знал, что Бартон вкладывает в эти строки совсем иной смысл, чем сам поэт.
«В бушующее пламя превратилась».
Проникнуть в Темную Башню, раскрыть секреты этиков и обратить их чудовищные устройства против них самих — вот что это значило для Бартона. Он не испытывал благодарности за то, что они подарили ему вторую жизнь, не испросив его согласия, И если они хотят благодарности, пусть скажут, зачем дан ему второй шанс? Почему они скрывают свою цель? Он найдет ответ. Искра, которую они вложили в него, разгорится в бушующее пламя и сожжет их.
Он проклинал судьбу, которая забросила его так близко к истокам Реки, почти к самому Замку — и через несколько минут швырнула прочь, куда-то в середину долины, за миллионы миль от его цели. Но если он побывал там однажды, он сможет попасть туда снова. Не на корабле, конечно; такое путешествие займет сорок лет — или еще больше. Его тысячу раз могут захватить в плен и обратить в рабство; его могут убить во время странствий, и тогда он окажется еще дальше от цели и будет вынужден все начинать заново.
С другой стороны, положившись на случайность, которая определяла выбор места очередного воскрешения, он может быстрее оказаться вблизи истоков Реки. Именно это побуждало его вновь сесть на Экспресс Самоубийства. Однако, хотя он понимал, что останется мертвым не более суток, сделать необходимый шаг было нелегко. Разум говорил ему, что смерть — всего лишь плата за проезд, но тело не соглашалось с этим. Каждая клетка яростно боролась за жизнь, подавляя его волю.
На какое-то время он внушил себе, что просто желает подробнее изучить обычаи и язык доисторического племени, приютившего его. Однако гордость восторжествовала; он понял, что просто хочет оттянуть ту Мрачную Минуту, когда... Он знал это — и продолжал бездействовать.
Бартон, Коллоп и Геринг покинули свою холостяцкую обитель, чтобы начать нормальную жизнь полноправных граждан. Каждый получил отдельную хижину и за неделю подыскал себе женщину. Церковь Коллопа вовсе не требовала безбрачия. Ее приверженцы могли давать обет целомудрия, если им так хотелось. Церковь мудро рассудила, что тела мужчин и женщин после Воскрешения не зря сохранили все признаки своего пола. Это доказывало, что воскресившие их Творцы не возражали против сексуальной жизни. Как хорошо известно (хотя некоторые и отрицают это), секс имеет другие функции, чем продолжение рода. Итак — вперед, юные, катайтесь в траве!
Коллоп отказывался рассматривать свою подругу как объект сугубо физиологических упражнений. Он полагал, что нужно любить женщину, с которой живешь. Бартон насмехался над ним, утверждая, что его желание легко выполнимо. Коллоп любит все человечество; значит, теоретически, он должен взять первую женщину, которая скажет ему «да».
— Собственно говоря, мой друг, так и произошло, — защищался Коллоп.
— И по случайному совпадению она оказалась красивой, неглупой и страстной? — продолжал донимать его Бартон.
— Хотя я стараюсь возвыситься над человеческим естеством или, скорее, стать более совершенным человеком, я все еще слишком человек, — ответил Коллоп. Затем он улыбнулся: А вы желаете видеть меня мучеником, намеренно связавшим жизнь с какой-нибудь уродливой каргой?
— Глупости, — сказал Бартон, — все это глупости. Что касается меня, то я ценю в женщине красоту и обаяние. Мне нет дела до ее мозгов. И я предпочитаю блондинок. Струны моей души отзываются только на
