лепешку разобьются, но вытащат его из каталажки, найдут дорожку, по которой можно будет пустить сотню-другую тысяч монет. Больше десяти лет ему не дадут. Сначала деньги убавят срок наполовину, а потом еще наполовину. Года два придется посидеть. Такая передышка не повредит. Поскорее бы закончилась комедия. Розовая свинюшка уже почти разложилась от страха. Зато Пул Вин держится молодцом.
Табольт закурил сигарету и присел на кушетку. Камера не имела ни одного окна, и сюда не проникало ни одного звука. Он нервно прижал кончик сигареты к пепельнице и тронул кнопку звонка. Кто знает, где и когда придется обедать. Пока есть возможность, нужно пообедать плотнее.
Часа через два было объявлено о возобновлении судебного заседания. Люди хлынули в зал.
Яви протиснулся на свое место, сел. Вот уже несколько дней его преследует ощущение невыразимой усталости. Все-таки последнее дело отняло у него очень много физических и нравственных сил. В глубине души он был доволен собой. Не важно уже, кто какие получит сроки. Важно то, что ему удалось засадить за решетку Роттендона и, хотя и символически, Чепрэ и Эгрона. Теперь кое-кто научится уважать полицию и не будет считать себя пупом земли. Жаль, что ушел Райн. Жаль, что пропали информатор и письмо. А может, это хорошо. Кто знает, какие еще беды могли они принести людям.
Яви переводил взгляд с одного подсудимого на другого. Это было его последнее дело. Теперь он навсегда расстанется с полицией. Мир не переделаешь, даже если переловишь всех преступников. Их место быстренько займут другие. Уж если кого и винить, то саму жизнь, которая с такой легкостью и в таком количестве производит преступников. Если подойти к себе по самому крупному счету, то около сорока лет он занимался бесполезным делом. Он даже не знает, как складывались дальше судьбы людей, которых он разоблачал и сажал на скамью подсудимых. Он уличал, ловил, сажал в тюрьму. Но может ли он сказать себе, что приносил людям добро. Каким людям и какое добро — поди разберись. Он хорошо делал свою работу и ему хорошо платили. А кто и за что? Но не надо думать об этом, особенно сейчас, когда жизнь вышла на финишную прямую. На этот раз он выручил из беды двух очень хороших и очень добрых людей. И всегда старался выручать именно таких, и всегда был на стороне честных, и поэтому его работа имела для него смысл. Уголки его губ дрогнули, в глазах скользнула теплая искорка. Профессор Фэтон встретился с ним взглядом.
Судебный процесс транслировался не только на Аранию, но и на мировидение. Около получаса двадцать тысяч человек, стоя аплодировали Гинсу, когда он закончил свою обвинительную речь.
На другой день защита пыталась было открыть новый тур обмена мнениями сторон, но судья счел это излишним и перешел к заключительной фазе процесса — к последнему слову подсудимых.
Роттендон, Пул Вин и Табольт от последнего слова отказались. Другие говорили вяло.
И вот был оглашен приговор. Пул Вин и Роттендон были приговорены к восьми годам каторжных работ без права на какие-либо амнистии и помилования. Ремми Табольт отделался пятью годами тюрьмы. Итри по совокупности с неотбытым сроком наказания был приговорен к одиннадцати годам тюремного заключения. Остальные получили довольно скромные сроки.
Когда судья встал, чтобы объявить об окончании судебного процесса, в зале произошло нечто из ряда вон выходящее. Сперва по залу прошел легкий ветерок, пахнувший на присутствующих тончайшим ароматом, потом где-то над столиком Гинса возникло нечто похожее на вихрь, центр которого стал на глазах уплотняться, обретая форму и цвет. Наконец, вихрь растаял, а на столик Гинса стал медленно опускаться небольшой светлый квадрат. Весь зал и, надо полагать, все миллионы телезрителей не отрывали глаз от квадрата.
— Письмо! Письмо Астероллов! — разорвал тишину голос Гинса.
Зал еще, быть может, секунду хранил мертвое молчание, а потом взорвался единым воплем изумления.
Гинс придвинул к себе отливавший голубизной квадрат.
Репортеры из первых рядов сорвались с мест и рванулись к Гинсу. Но полицейские, которые стояли вдоль всего барьера, вскинули автоматы наизготовку. В зале снова воцарилась мертвая тишина.
Профессор начал читать:
«Дорогие земляне! Наш эксперимент окончен. Процесс, к которому приковано сейчас внимание всей планеты, есть логическое завершение развития определенных событий, вызванных нашим вмешательством в жизнь аранцев. Очень сожалеем, что оно нанесло им нравственный, моральный и материальный ущерб. Но мы не могли покинуть планету, не предприняв попытки познать некоторые очень важные закономерности развития ее цивилизации…»
Гинс сделал паузу, оглядел зал: ни одного движения ни единого шороха, будто зал заполнен не живыми людьми, а каменными изваяниями. Профессор провел ладонью по лицу, как бы снимая и с себя окаменелость, и продолжил чтение.
«…Мы обладаем опытом общения с другими цивилизациями, методами их познания. Существует закономерность: чтобы определить жизнеспособность какой-либо цивилизации, перспективы ее развития, необходимо прежде всего зафиксировать наиболее слабые ее звенья. Поэтому объектом своего эксперимента мы избрали наименее организованное общество.
В принципе на планете существуют две формы сознания. Одна принадлежит настоящему и устремлена в будущее, другая, продолжая пока существовать, имеет связь только с прошлым.
Путь войн, взаимного уничтожения, насилия, беспощадной эксплуатации разума в создании им все новых и новых средств его же уничтожения — тупиковая фаза развития любой цивилизации. Сознание, которое идет по этому пути, анархично. Оно разделяет людей, ожесточает их, порождает несчастья и страдания. Эти процессы особенно обостряются в критических ситуациях.
На очень короткое время мы лишили линцев самого искусственного и поэтому не самого необходимого блага. К чему это привело — знают уже все.
Когда нам стало известно, что на квартиру профессора Фэтона готовится налет, мы решили несколько изменить направление второй фазы эксперимента. Возникла возможность еще более конкретизировать опыт и форсировать получение конечного результата, с одной стороны, с другой — перепроверить свои предварительные выводы.
Новые реальности (информатор и письмо) попали в руки типичных носителей, как вы говорите, частнособственнической психологии. И что же? — Разве они сразу предприняли попытки развернуть научный поиск, приступить к узнаванию новых истин? Увы, нет.
В этом частном факте опять проявилась объективная логика сознания, в основе которого лежит культ насилия. За пределами круга своих материальных, политических и идеологических интересов сознание не только утрачивает способность познавать мир, открывать в нем новые истины, но является яростным врагом всего, что не отвечает его целям. Это его свойство особенно очевидно проявляется в вашей так называемой борьбе идей.
Однако не ради установления только этой истины начинали мы свой эксперимент. Нет, мы ставили перед собой и другую цель: узнать, насколько прогрессивная форма сознания, функционируя в наименее благоприятных для себя условиях, способна противостоять своему антиподу, утверждать в непримиримой борьбе с ним свои ценности и историческую правоту. И победа осталась за ним — и в Лине, и здесь, на судебном процессе.
У нас нет никаких сомнений в том, что ваша цивилизация преодолеет свою слабость. Тому залог — ее позитивные достижения и в области сознания, и в области научного творчества.
Мы говорим вам «до свидания», потому что верим — встреча с вами состоится. Наши следы найдете на планете, существование которой вы уже доказали и которую назвали «Заплутоновой». Мы оставим там для вас информатор и еще одно письмо. Если вы долетите до этой планеты, то найдете дорогу и к нам. До скорой встречи! Астероллы».
Новых строчек на голубой поверхности квадрата больше не появлялось.
Гинс обернулся к залу и едва не ударился затылком об объектив телекамеры. Один из телеоператоров придвинул свой аппарат почти вплотную к столику, чтобы брать текст письма как можно крупнее.
Зал вдруг ахнул. Гинс резко повернулся к столику. Никакого письма на нем не было. Над столиком угасал слабый вихрь. Снова на всех пахнул тонкий аромат и вскоре исчез.
И ничего не осталось от Астероллов, будто их никогда и не было.
