участие в крестовом походе 1122–1124 годов, а теперь и он, вместе с французской знатью, потомственными крестоносцами, желал вступить в ряды воинов Христовых. Дож осознавал свои физические немощи, которые могли оказаться преградой для любого человека его возраста и состояния здоровья. «Я стар, слаб и нуждаюсь в отдыхе, и здоровье мое пошатнулось», — сказал он, но все же просил, чтобы ему было дозволено принять крест, чтобы «защищать и направлять» венецианцев. [254] Собравшиеся криками выказали свое одобрение: «Просим тебя ради Христова имени принять крест».
Здесь имелся и практический политический аспект: Энрико удостоверился в том, что горожане одобрили выбор его сына Ренье в качестве регента, что утверждало династию Дандоло у власти во втором поколении. Получив гарантии преемственности правления — и, разумеется, положения собственной семьи — старик дал свести себя с кафедры к высокому алтарю под восточным куполом собора. Там он опустился на колени и, прежде чем передать стоящему рядом священнослужителю свой полотняный головной убор, разразился слезами. Возможно, в знак признания его статуса было допущено отклонение от традиций, и крест был прикреплен к головному убору, а не к плечу.
Дандоло хотел, чтобы все видели в нем крестоносца — а это, в свою очередь, вдохновило многих горожан также присоединиться к движению. Такое духовное обязательство теснее сплотило итальянцев и французов и помогло укрепить общность целей, что в течение нескольких последующих лет придавало силы крестовому походу. Виллардуэн отмечал:
Между тем многие крестоносцы еще должны были примириться с перспективой кампании в Заре, и чем больше он думали о ней, тем меньше нравилось им подобное решений. Случай нападения крестового воинства на христианские земли не был чем-то новым. В 1107–1108 годах Боэмунд Антиохийский при поддержке папы римского Пасхалия II организовал экспедицию против греков[256]. Сравнительно недавно (в 1191 году) Ричард Львиное Сердце захватил Кипр у Исаака Дуки Комнина, отступника из византийской династии, что не вызвало на Западе особого беспокойства. Основным различием между этими событиями и венецианским планом было то, что Зара была городом католическим. Осада города, подчиненного крестоносцу (в данном случае — королю Эмико Венгерскому), означала нарушение папского обещания охранять собственность принявших крест. Следовательно, для нападающих возникала перспектива отлучения от церкви. Судя по всему, информация о намеченной цели просочилась в войска, что вызвало недовольный ропот.
Но на данном этапе неприязнь еще клокотала под поверхностью и не помешала окончательным приготовлениям к отплытию. Лошади крестоносцев были заведены в стойла под палубами, а двери законопачены. Виллардуэн отмечает, что на корабли было погружено более трехсот осадных машин, а также оснащение и материал для создания башен и лестниц. Это может служить дополнительным доказательством того, что венецианцы тщательно готовили флот для вторжения в Египет и штурма Александрии. Наконец в начале октября огромный венецианский флот вышел в море — крестовый поход действительно отправился в путь. После долгих обессиливающих месяцев на Лидо настоящая деятельность насытила священное воинство новой энергией.
Рассказы свидетелей убеждают, что представившееся зрелище отплывшего флота было великолепным и ярким — движущийся калейдоскоп узоров. Путь флоту прокладывала багряная галера Дандоло, на которой под парчовым навесом укрывался сам дож. Рядом с ним стояло четверо трубачей, а над галерой развевался стяг святого Марка с изображением крылатого льва. С остальных судов несся непрестанный барабанный бой. У каждого из знатных крестоносцев был собственный корабль, Балдуин, Людовик, Гуго, Жоффруа, Мартин де Пайри, Конрад Альберштадтский стояли на надстройках, окруженные своими людьми. Каждый нес знак креста: традиционно красного цвета у французов, зеленого — у фламандцев. Свои ярко украшенные фамильными цветами щиты рыцари развесили по бортам кораблей, а знамена привязали к верхушкам мачт. Слепящая глаза сумятица флагов и вымпелов трепетала под осенним бризом.
Робер де Клари сообщил, что при отправлении звучала сотня пар серебряных и медных труб, и он был поражен грохотом больших и маленьких барабанов и прочих инструментов. Их шум привел в возбуждение крестоносцев, множество ярких красок и военной атрибутики воодушевили всех, вселив твердую уверенность в победе и заставив предвкушать битву. Пилигримы (по описанию Робера) обратились к священникам с просьбой подняться на носовые башни, дружно подхватив гимн
Когда флот вышел в море, корабли стали распускать паруса, словно множество гусениц, сбрасывающих коконы и превращающихся в бабочек. Робер де Клари описывал это зрелище как «прекраснейшее из всего, что представало глазам с сотворения мира». [258]
Он писал, что «казалось, будто все море трепещет и пламенеет кораблями». Кроме того, из-под его пера рвется ощущение могущества, почти неуправляемой силы, передавая волнение, охватившее армию христиан.
Однако нельзя сказать, чтобы все прошло гладко. «Виола», одно из самых крупных транспортных судов, затонула. Несколько человек из французской знати не смогли подняться на борт из-за состояния здоровья, а одна из групп, возглавляемая Стефаном де Перше, предпочла отправиться в Апулию, откуда весной 1203 года отплыла на Левант. Но еще более важно — Бонифаций Монферратский что у него дома возникло срочное дело, требующее его присутствия, и пообещал присоединиться к армии, как только сможет. Таким искусным маневром он избежал участия в нападении на Зару, что позволило ему сохранить хорошие отношения с папой римским.
Отправившись из Венеции на восток, крестоносцы прошли мимо городов Триест и Муглия, обеспечив их подчинение.[259] В сущности, флот обошел вдоль всего побережья северо-восточной Адриатики, демонстрируя могущество крестового похода, чтобы утвердить владычество Венеции в регионе. Он принудил Истрию. Далмацию и Славонию выплатить дань, а затем бросил якоря в Поле. Там крестоносцы сошли на берег, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия, прежде чем двинуться к Заре, куда прибыли в день святого Мартина, 11 ноября 1202 года.
К этому времени жители Зары уже знали о намерениях венецианцев. Шпионы в средневековом мире кишели повсюду, так что, едва план стал известен крестоносцам, стало неизбежно, что достаточно скоро информация доберется и до Зары. Жители города подготовились к защите.
Тем временем в Риме папа Иннокентий получил известия о тревожном развитии событий от своего представителя в крестовом походе, кардинала Пьетро Капуано, который в конце осени перебрался из Венеции к папскому двору. Пьетро попытался убедить дожа перевезти крестоносцев в Александрию, как было решено изначально. Но ему не удалось уговорить простить невыплаченную сумму. Кардинал был расположен к крестоносцам и прекрасно понимал, с какой ужасной дилеммой они столкнулись. Но для него, по крайней мере, было важнее всего, чтобы поход хотя бы начался. Епископ Конрад Альберштадтский поинтересовался мнением Пьетро на этот счет и услышал недвусмысленное заявление: «Его святейшество предпочитает наблюдать неподобающие действия, нежели лицезреть полный провал кампании».[260] По существу, Пьетро одобрил нападение на Зару.
Но у папы римского на этот счет было другое мнение, и можно только представить себе ледяной прием, оказанный легату, который принес известие о таком изменении направления движения и о его целях. Иннокентий был глубоко взволнован подобным оборотом событий. Он написал письмо (ныне оно утрачено), в котором категорически запрещал нападение на город под страхом отлучения от церкви. В более поздних письмах он ссылался на
