— Скоро она будет здесь, наша Барбара, — и тогда мы оба улыбались. Доктор еще не приехал.
Потом, когда это уже должно было случиться:
— Быстро позвоните ему и скажите, чтобы поторопился!
Когда он прибыл, он выглядел взволнованным. Вместе с ним была медсестра — приятная молодая девушка. Они мыли руки, когда, совершенно неожиданно, мне пришлось очень сильно сжать руки Георга и показалось, что время остановилось. Потом я услышала смешной слабый писк. Доктор обернулся ко мне и что-то сказал — я не смогла разобрать что — затем понес что-то в своей правой руке через комнату. Все закончилось. В этот момент весь хор внизу запел: «Благодарим тебя, Господь наш!»
Доктор, в центре комнаты, обернулся вокруг.
— Что это? — он разинул рот от удивления.
И я увидела, что он держал: мою дорогую крошку — вниз головой!
У меня почти остановилось сердце. Я была уверена, что он должен был уронить ее.
— Осторожно — не уроните ее! — воскликнула я.
— Ее? Но… это же мальчик! — укоризненно сказал он.
Что? Должно быть, я неправильно поняла. Георг склонился надо мной.
— Барбара — мальчик, — улыбнулся он.
Сердце мое запело: «Благодарим тебя, Господь наш!»
Глава V
ЧТО ДАЛЬШЕ?
Новорожденный мальчуган при рождении весил десять фунтов две унции.
Когда ему было три дня отроду, мы снесли его в баптистскую церковь, где отец Вазнер в таинстве крещения принял его в христианскую паству. Ему дали имя Иоганнес-Георг. Это был первый большой праздник нашей семьи в Америке.
Начиная со своего десятого дня, он ужасно плакал, почти день и ночь, пока я в отчаянии не вызвала доктора. Он обнаружил, что с драгоценным малышом не было ничего плохого; просто он был голоден. Я чувствовала себя виноватой и пристыженной. Но как я ужаснулась, узнав, что должна давать ему апельсиновый сок — сырой апельсиновый сок и выжатые бананы — сырые бананы! С моим европейским воспитанием это означало почти смерть. Но Иоганнес был американским мальчиком и очень скоро расцвел на морковках, шпинате и соках, и больше плача не было слышно.
Следующие недели были замечательной переменой. Месяцами мы жили каждый день в новом отеле. Теперь мы вновь все были вместе. Младших девочек мы забрали из интерната в Нью-Йорке, и теперь все домашние были в сборе. Старшие девочки поочередно трудились на кухне и по дому, Мартина помогала мне с малышом. Симпатичная молодая медсестра Энни показала нам, как управляться с вещами в Америке. Например, пеленки. В Европе они квадратные. Вы складываете их треугольником и завязываете вокруг ребенка. В Америке пеленки продолговатые, и вы прикалываете их булавками. К этому и сырому апельсиновому соку я привыкала очень долго.
Почти каждый день мы были в чьей-то компании: Альбрехты, Крофорды, Дринкеры. Они брали нашу семью на концерты по пятницам: в институт Франклина, в музей Искусств, на прогулки через замечательный Фэйрмаунтский парк, на вечеринки в свой дом или дом друзей.
С помощью миссис Дринкер мы познакомились с Рэвенхиллской Академией, куда теперь ходили учиться младшие девочки. В отличие от школы в Бронксе, она находилась на самой окраине города, окруженная большими садами. Очень скоро Розмари и Лорли освоились и завели новых школьных подруг.
Теперь возникал вопрос: что делать дальше? Большая часть денег, которые мы заработали на концертах, ушла на оплату билетов на пароход, которые нам ссудил мистер Вагнер, на каждодневные расходы, на концерт в Городском Зале. Наш первый контракт был на сорок концертов, из которых мы дали лишь восемнадцать, но мистер Вагнер сказал, что мог легко заполнить остальные даты после Рождества, если они не будут отданы ребенку. С этим мы ничего не могли поделать. Так или иначе, контракт терял силу.
Мы прибыли в Америку по гостевой визе, которая истекала в марте. Друзья советовали нам обратиться за ее продлением, что мы и сделали после Рождества. Все уверяли нас, что такие продления были простой формальностью: они всегда разрешались. Но наша гостевая виза позволяла нам зарабатывать деньги, лишь давая концерты. Деньги, которые у нас оставались, могли поддерживать нас, если бы мы были очень экономны, возможно, до лета.
А что дальше?
Это было то, о чем в эти дни мы говорили — Георг, отец Вазнер и я, — но поскольку мы не могли найти никакого решения, единственное, что мы могли сделать — идти в наш край: обратиться в Божие царство.
Каждое утро мы отправлялись в приходскую церковь, где отец Вазнер служил Священную Мессу.
Погода между декабрем и мартом может быть неприветливой. Дом был мал для нашей большой семьи и очень бедно меблирован. Несмотря на помощь друзей, у нас ничего не было в достатке. Просто мы были слишком большой семьей. Самое главное, что нам никогда не хватало еды. А если вы голодны, вы легко раздражаетесь, особенно если ближайшее будущее выглядит неопределенно. Поэтому, в данный момент обращаться в Божье царство, означало для нас принимать все это с улыбкой и искренней благодарностью, поскольку разве не было здесь много других, еще более бедных, чем мы?
Однажды в феврале в наш дом неожиданно приехал мистер Вагнер. Он привез с собой договор, опять на сорок дат. С тех пор, как ребенок был здесь, никаких затруднений больше не должно было быть, обещал он, и, счастливые, мы подписали свой второй американский контракт. Тур должен был начаться в сентябре. Одна огромная тревога спала с наших плеч. Начиная с сентября, мы могли быть спокойны — а до того? Ах, уверяли нас друзья, можно давать небольшие концерты, то здесь, то там, и если это будет всего лишь месяц, мы должны были прожить его.
Потом, однажды утром пришло письмо, все губившее. Служба иммиграции Соединенных Штатов извещала нас, что наше обращение за продлением временного пребывания отклонено, и мы должны покинуть Соединенные Штаты не позднее 4-го марта. Это был жестокий удар. Мы сожгли все мосты за собой и никогда не посмели бы снова вернуться домой, а теперь Америка не хотела позволить нам остаться здесь.
Что теперь?
Это было такое потрясение, что какое-то время никто не мог ни говорить, ни думать ни о чем. Каждый внутренне переживал свои личные разочарование и страх.
Одно было определенно: мы должны уехать. Оставалось не так много времени, чтобы достать билеты на такое количество людей на один корабль. В газете мы увидели, что 4-го марта из Нью-Йорка отплывает «Нормандия». Георг отправился во Французскую Линию и сумел приобрести двенадцать билетов третьего класса до Саутгемптона. После того, как билеты были куплены, денег осталось немного, да и что нам было делать в Саутгемптоне?
Потом нас озарило: год назад у нас было предложение от датского импресарио на ознакомительный тур по Скандинавии. Два концерта в Копенгагене, два в Осло, два в Стокгольме.
— Давайте свяжемся с этим менеджером — посмотрим, не сможет ли он принять нас сейчас.
Это нужно было сделать телеграммой, хотя это тоже было дорого. Потом потянулись полные страха дни ожидания. Что, если он не примет нас?
Мы начали разбираться со своим домашним хозяйством, раздавая обратно взятые взаймы одеяла, кровати, ложки и вилки. Крофорды любезно предложили сложить у них на чердаке вещи, которые мы не хотим дважды тащить через океан. Так мы стали делить свое имущество на «забираемое» и «оставляемое», как сказала Гедвига. Но обычная жизнерадостность была утеряна. Каждый предпочитал приниматься за свои обязанности молча.
Около двух тысяч лет назад нечто похожее произошло с группой людей, которые покинули свои
