на себя. Пришли грузовики с гравием и песком, сто мешков с цементом были сложены в конюшне. Посреди всего этого стояла цементомешалка. В одно яркое солнечное августовское утро Клифф завел мотор, и мешалка начала вертеться. Мистер Р. дал нам рецепт: одна лопата цемента, две лопаты гравия, три песка и достаточно воды — он показал сколько это, достаточно. Потом крутите колесо, выливаете смесь в тачку и все начинается сначала. Одна цемента, две гравия, три песка. Я возилась с мешалкой, и почему-то во мне укрепилась мысль, что если положить больше цемента, стены подвала будут прочнее и лучше. Поэтому я потихоньку положила больше цемента. Когда бы теперь я ни посмотрела на трещины в стене подвала, я знаю, кто ответственен за них. Каждый приходивший был в рабочей одежде, с перепачканной лопатой, и говорил «две гравия, три песка», пока я заботилась о цементе.
Все, кто прибегал за цементом, были замечательными помощниками. Все могло быть прекрасно, если бы не цементомешалка. Когда все выстроились в ряд: три тачки и трое мужчин с лопатами, неожиданно из мотора послышался заикающий шум, потом наступила тишина. Кто-то крикнул «Клифф!» Клифф пришел и попытался убедить эту темпераментную мешалку крутиться. Он разобрал ее, собрал снова, в конце концов в сердцах пнул каблуком и, совершенно неожиданно, без всякой видимой причины, она снова заработала. Так однажды отец Вазнер торжественно возложил в стену угловой камень вместе с латинской надписью на пергаменте и бутылкой святой воды.
Тем временем мы обменялись с мальчиками множеством писем, и великой была наша радость, когда они приехали домой в свой первый отпуск — два рядовых, очень красивые в своей форме. Они приехали как раз в то время, когда цемент уже поусох достаточно для того, чтобы формы можно было убрать, разобрать и снова использовать для чернового пола. С этим полом возилась вся семья, и наконец, он был завершен. На этом полу нового дома состоялась большая вечеринка с пением и народными танцами. Мы снова пели на четыре голоса. С этого времени мы поражались американской скорости строительства домов. Мгновенно поднялись стойки, был положен черновой пол второго этажа, и стойки поднялись на третий. Каркас крыши появился еще до того, как мальчикам пришлось снова уехать в свой лагерь Колорадо — они были зачислены в горные войска — поэтому они подали идею, как в конечном счете должен выглядеть дом. Было очень тяжело снова видеть, как они уезжают.
Нас охватила настоящая рабочая лихорадка. Мы либо стучали молотками, либо делали стены, либо настилали пол, либо возились с сеном, либо собирали ягоды с другой стороны холма, благо этим летом ягоды были в изобилии. Мы нашли старую кастрюлю из-под сахара, которую поставили под старыми яблонями рядом с домом и использовали для консервирования. Гости могли теперь выбирать: хотели ли они помочь нам со строительством, или с сеном, или с собиранием ягод, или с консервированием. Кроме того, в большом огороде нужно было собирать горох, бобы и первые яблоки — эти восхитительные, уже созревавшие «герцогини».
Совершенно неожиданно, казалось, пролетело время. По мере того, как приближался сентябрь, дни становились все короче. Нам приходилось опять выделять несколько часов в день для репетиций. Через несколько недель должны были начаться концерты, а крыша все еще не была покрыта досками, не говоря уже о кровельной дранке.
Однажды утром мистер Р. упомянул мельком, что люди в Стоу в тревоге. В школе текла крыша, и починить ее не было средств.
— Вы думаете, наш концерт мог бы принести достаточно?
Его лицо засияло.
— Полагаю, мог бы.
К этому времени мы уже знали, что настоящий вермонтец никогда не скажет просто «да» или «нет». Он скажет «почему бы нет?» или «мне так кажется», или «я полагаю, мог бы». Это нужно было делать быстро, так как крышу требовалось залатать до того, как школа начнет работать. Спустя несколько дней мы уже стояли на сцене и пели нашу новую программу — программу без мальчиков. Билеты на концерт были распроданы в первый же вечер поле того, как о нем было объявлено. Туристский сезон уже закончился, и были лишь горожане, да фермеры из округи. И тут произошло то, что навсегда осталось незабываемым для нас. После последнего аккорда один из зрителей, сидевших в первом ряду, вскочил и стал подниматься по ступенькам на сцену, а все остальные последовали за ним. Весь зал. Они подходили, искренне и чистосердечно пожимали нам руки, как будто говоря: «Теперь вы одни из нас. Добро пожаловать домой!»
Это было в среду. А в следующую субботу к нам подъехали два грузовика-пикапа, наполненные молодыми мальчиками, с молотком у каждого, возглавляемые мистером Пэйджем — преподавателем плотницкого ремесла и ручной работы.
— Мы приехали помочь вам, — сказал мистер Пэйдж, и это было единственное объяснение, которое он дал.
В следующее мгновение он и все его ребята уже сидели верхом на крыше, и на протяжении нескольких часов раздавался неистовый стук молотков. В воскресенье они приехали опять, а вместе с ними — еще несколько машин с горожанами, тоже с молотками в руках, и в следующие субботу и воскресенье — снова. В конце каждого визита мы собирали кофе, какао и пирожки и уже начинали верить в старинную сказку, которая рассказывала о маленьких гномиках, которые тайно за одну ночь закончили работу, до этого выполненную лишь наполовину. За три дня до того, как нам нужно было отбывать в наш тур, крыша была покрыта дранкой, окна и двери установлены на свои места, снаружи дом был просмолен, мы были готовы к зиме.
В то время, как самая жестокая из всех войн наносила человечеству все более глубокие раны, маленькая группка людей в заброшенном горном уголке открыла для себя, как создавать Добрую Волю, которой обещан Мир на Земле.
Глава XV
КОНЦЕРТЫ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
За несколько дней до того, как нам нужно было уезжать в концертную поездку, я отправилась в Стоу, в универмаг. Случайно открыла последний выпуск журнала «Лайф» и — уставилась сама на себя. Здесь была я с Принцем и Леди, здесь был Георг, здесь была Мартина, украшающая цветами гробницу Пресвятой Богородицы. Здесь были фотографии сенокоса, и я вспомнила жаркий летний день и парочку из Нью-Йорка, разгоряченную и измученную, преследующую нас повсюду. Мы даже представить себе не могли, что это было для журнала «Лайф».
Когда мы прибыли в Нью-Йорк, на Пенсильванский вокзал, подбежал носильщик и спросил:
— Как Иоганнес? Я видел его фото в «Лайф».
И так продолжалось всю поездку. Однажды в Огайо мы как-то ухитрились потерять железнодорожные билеты, но экземпляр «Лайф», который был у нас с собой, послужил идентификатором.
В Нью-Йорке мы получили в офисе толстый конверт с длинными полосками зеленых и красных железнодорожных билетов и маршрутный лист размером с маленький буклет, в котором было написано:
Отбыли из Нью-Йорка, Пенсильванский вокзал.
Прибыли в Хаверфорд……………..
Отбыли из Хаверфорда……………..
Прибыли в Питтсбург………………
Отбыли из Питтсбурга на автобусе……….
Прибыли в Дейтон………..
И так далее. Между «прибыли» и «отбыли» было всего несколько часов. Иногда они заполнялись концертом, иногда нам лишь приходилось ждать на конечной станции автобуса или на железнодорожном
