забором, на котором дворцовые плотники, когда летней порой опрокидывали стаканчик-другой в здешнем трактире, изобразили триумфальные арки, обелиски и танцующих итальянцев. В одном углу участка была выстроена беседка с камином, и с дымовой трубой, и с окном, выходящим на Дроттнингсгатан. Другое же смотрело в сад, на сливовые деревья и цветочные грядки. Вот уже несколько недель мамаша Малин носила в беседку еду, но никто из прежних гостей не мог бы сказать ничего определенного про того, кому она ее носит. На торгах мамаша Малин купила у дворянской семьи, которую разорила редукция[7], клавесин для своего гостя, и теперь вечерами сквозь притворенные ставни нередко слышались непривычные мелодии, сопровождаемые тонким и слабым голоском.
Сейчас, когда к ее дому приближались королевские факельщики, мамаша Малин как раз стояла у забора и сквозь трещину в доске глядела на темную дорогу.
— Это сам он и есть! — воскликнула она и забарабанила в двери беседки. — Это приближается наш король! Надо погасить свет и смотреть сквозь вырез в ставнях.
Но в это мгновение в карете, запряженной четверкой белых лошадей, король промчался мимо.
— Какие у него нежные щеки, у нашего милостивого, молодого повелителя! И жизнь, как говорят, он ведет чистую и благочестивую. Только вот зачем ему понадобилось искушать Господа и собственными руками возлагать корону себе на голову! Поэтому она и свалилась с него, когда он шел по дороге, да и чаша с миром упала на церковный пол.
Так прошла эта ночь, так проходил один месяц за другим, и в пригородном садике снова расцвели каштаны и сливовые деревья за кустами барбариса и винограда, и в саду воздвигли «майское дерево», и двор проехал мимо, в сторону Карлберга.
Подле короля сидел герцог Голштинский, он приехал, дабы сочетаться браком с королевской сестрой, принцессой Хедвиг-Софией и положить конец непереносимой скуке. Проезжая мимо беседки, он по чистой случайности бросил взгляд в распахнутое окно.
Вечером же некий человек в пальто с поднятым воротником осторожно постучал в двери трактира. Но мамаша Малин взглянула на него с великим недоверием:
— Убирайся ко всем чертям со своим поднятым воротником! — сказала она.
Человек громко засмеялся и на ломаном шведском сказал:
— Я тут пришел на немецкой галере, я всего-то и хотел выпить кружку ягодного сока у тебя в саду. Да побыстрей.
Он сунул ей в руку несколько монет и ущипнул в бок. Она совсем уж было собралась залепить ему хорошую оплеуху, но, подсчитав серебряные монеты у себя на ладони, передумала. Она вынесла ему кружку с соком, поставила ее на завалинку, а сама села у окна за полуприкрытыми ставнями, чтобы не упускать из виду нового посетителя.
Он отхлебнул из кружки, провел каблуком по песку и огляделся крутом. Посидев какое-то время на одном месте и удостоверившись, что за ним никто не наблюдает, он встал во весь рост и опустил воротник.
Это оказался молодой и приглядный господин вида дерзкого и бесшабашного, и господин этот медленным шагом двинулся по садовой дорожке.
— Вот дьявол, — взъярилась мамаша Малин, — да с него станется постучать в дверь беседки.
Когда дверь, однако, не открылась, незнакомец отошел на несколько шагов в сторону открытого окна и рыцарственным движением засунул под мышку свою шляпу, после чего, взгромоздясь на подоконник, заговорил негромко и страстно.
Тут у мамаши Малин вконец иссякло терпение и она вышла из дому. Она двигалась к беседке по той же песчаной дорожке, закручивая между пальцами обрывок нитки, а шею хищно вытянув вперед. Все двигалась и двигалась, прикидывая в уме, какими грубостями осыплет гостя. Но не успела она приблизиться, как из-за барбарисовой изгороди выскочил сам молодой незнакомец и в ужасном гневе закричал:
— Убирайся прочь, проклятая старуха, я герцог Голштинский, но смотри, чтоб никому ни слова!
Мамаша Малин до такой степени растерялась, что начала вертеться во все стороны, то и дело хлопая себя по коленкам. Даже воротясь домой, она еще раз ударила себя по коленкам, не понимая, как это ей в ее убогом заведении довелось пережить нечто столь важное и удивительное.
С тех пор светлыми летними вечерами, когда каштаны не тревожил даже легчайший ветерок, герцог многократно приходил во двор к мамаше Малин. Дверь беседки ни разу не отворилась перед ним, как ни ласково ухитрялся он в нее стучать, но после этого он садился на подоконник, а мамаша Малин, которая время от времени опускала очередной сверкающий дукат в карман своего фартука, потчевала герцога соком и вином, а один раз даже пирогом с изюмом, на котором она выписала яичным белком «Герцог славный — на всем свете главный».
Как раз в тот вечер герцог дольше обычного задержался, а из беседки доносились звуки фортепьяно. Встав наконец с места, чтобы уйти, он сказал:
— Власть, власть? Да, ее призывают все в один голос! Чего ж ради тебе хранить одинокое молчание? Твоя ли вина в том, что твой отец спустил последний соверен? Прощай, прощай! Коль ты не открываешь своих дверей льву, обещай, по крайней мере, что ты откроешь их волку!
Герцог стоял перед окном. Кругом царила тишина, потому что гости из трактира давным-давно разбрелись по своим постелям.
— Ты не отвечаешь, — продолжал он. — Не из стыдливости ли? Тогда подай мне знак вместо ответа. Громкий удар по клавишам будет означать «да», но если ты лишь коснешься клавишей кончиками пальцев, это будет означать «нет», твердое и бесповоротное «нет».
Он медленно двинулся по садовой дорожке. Ночное небо было совсем светлым, а земля лишена теней, он замешкался у кустов крыжовника в поисках спелых ягод, но так ни одной и не нашел. И тут до него донеслись негромкие аккорды. Он глубже насадил на голову шляпу и бодрыми шагами покинул сад.
С той ночи мамаша Малин напрасно ожидала, что в сумерках ей снова придется открывать калитку высокому гостю. Раздосадованная, она начала доставать из кармана и пересчитывать дукаты, укоряя себя за то, что не догадалась, когда обстоятельства позволяли, выманить побольше.
А тем временем на кладбище при церкви Святой Клары хоронили вдову одного парикмахера, и после того, как ушли факельщики, у могилы осталось только двое подмастерьев, чтоб караулить могилу до утра. Они сидели рядом на досках и на чем свет стоит поносили дом скорби.
— Проучить бы их надо, вот что я тебе скажу. Старуха-то небось лежала в кембриковой шапке и с лентами, словно какая барыня, на стол небось подавали всякое печенье и варенье, а нам даже по кружке светлого пива не поднесли.
— Я вижу, как у мамаши Малин пробивается свет сквозь сердечки в ставнях. Может пойдем, постучим?
Они вышли на улицу, приблизились к желтому домику и постучали в медную дощечку.
Мамаша Малин выглянула сквозь сердечко.
— Ну, ребятки, вас-то мне как раз и надо, — сказала она, узнав посетителей. — В трактире мне вас уже потчевать нечем, но вот денежку-другую вы у меня вполне заработать сможете.
Она еще шире распахнула ставни и одновременно понизила голос.
— Вот вам целый карлин, можете крутить его и вертеть, сколько пожелаете, он это выдержит. А у меня тут есть королевский паж, который скоро выйдет. Ближе к рассвету все ночные пташки, что обитают при дворе, любят проскакать мимо. Ваше дело — хорошенько вздуть этого пажа, а потом сбежать. Вот и вся недолга.
— Ну что ж, — отвечали подмастерья, ощупывая монету, — большой хитрости тут нет. Всего трудней вовремя остановиться, чтоб сгоряча не приложить его больше чем с и сдует.
Они вернулись к воротам кладбища, подождали, услышали, как мамаша Малин шепчется с пажем в горнице.
Время тянулось медленно-медленно. Звезда вспыхнула в летней ночи как раз над часовней, пожарная стража кричала что-то с Брункеберга, близился рассвет.
Тут лестница в доме у мамаши Малин застонала и заскрипела, и паж, который шел, чуть вывернув коленки и беспокойно теребя пуговицы на сюртуке, спустился вниз, к поджидавшим его подмастерьям.
