Сколько тысячелетий пройдет, прежде чем угроза станет реальной? Или время играет здесь роль лишь равнодушного зрителя, и драма разворачивается в своем собственном, субъективном времени? Когда будет слишком поздно, вот в чем вопрос?
Я проведу какое-то время с Тил, сказал себе Флинкс. Помогу ей добраться до дома, поживу в ее племени, изучая этот мир, наслаждаясь его красотой и многообразием. И улечу. На Мотылек, может быть; по крайней мере, этот мир мне понятен. Или на Землю, или на Новую Ривьеру. Мало ли в освоенном космосе планет, где можно отдохнуть и душой, и телом, где не будут разыгрываться непостижимые космические пьесы с моим участием и где никто не попытается взвалить на меня бремя нежеланной и, главное, непосильной ответственности.
Он осторожно ощупал голову. Ни боли, ни этой отвратительной пульсации. Чего и следовало ожидать — если все только что пережитое не более чем замысловатый сон.
Если бы только можно было забыть этот сон, хотя бы малую часть сна.
Улыбка Тил увяла. Она села, обеспокоенно вглядываясь в его лицо:
— С тобой правда все в порядке, Флинкс? Ты какой-то… странный.
— Просто сон. — Флинкс заставил себя улыбнуться.
— Многие видят сны под воздействием дисивина. Это был хороший сон?
— Не знаю. — Он подобрал колени к груди. — Не знаю, плохой это был сон или хороший. Знаю лишь, что это был очень важный сон. Пища для размышлений.
— Пища для размышлений, — повторила она и понимающе кивнула. — Ах! Тебе было видение. Такое тоже иногда случается.
— Мне явилось нечто, — сказал он. — Только я не совсем понял, что.
— Видение — это благо.
Флинкс пристально посмотрел на нее:
— Поверь, я был бы счастлив поделиться с кем-нибудь этим благом. У тебя бывали видения, Тил?
— О да! — На ее лице появилось выражение задумчивости. — Я летала во сне, сражалась с баранопом, видела детей… не своих. А на что похоже твое видение?
— Это трудно описать. Оно касается чего-то, что я могу… должен сделать.
— Должен сделать? Но почему — ты?
Он поднял взгляд к небу, на котором выписывали виражи существа с яркими крыльями.
— Потому что никто другой не может. Мне совсем не хочется делать этого, и в моих силах уклониться, но, боюсь, у меня нет выбора.
— Важное видение налагает ответственность. — Придвинувшись, Тил обняла его.
В этом движении не было никакой сексуальной подоплеки. Тил просто хотела поддержать Флинкса, помочь, пусть даже то, о чем шла речь, было выше ее понимания.
Флинкс чувствовал: мешкать больше нельзя. И дело тут вовсе не во сне, а в чем-то таком, что сокрыто в самом Флинксе, в чем-то таком, из-за чего он не находит себе долговременного пристанища ни на одной планете. Неодолимое, безжалостное, это ощущение часто толкало его навстречу опасностям и трудностям.
Нечего и думать о том, чтобы взять Тил с собой. Без своих джунглей, без этого всепланетного леса она просто умрет от тоски, как райская птица, внезапно оказавшаяся посреди пустыни. Шум и зловоние города высосут из нее душу.
И он сделал то единственное, что мог и должен был сделать в этих обстоятельствах: сам обнял ее.
Неподалеку сидел большой фуркот и наблюдал за людьми, дожевывая клубень.
— Что они делают, Саалахан? — спросила Туватем.
Он повернул к ней огромную клыкастую голову:
— Исцеляют друг друга.
— Но ведь никто из них не ранен, — заметил Мумадим.
— Верно. Таковы уж люди, странные создания. Бывает, что они исцеляют друг друга, даже когда совершенно здоровы.
— Зачем они делают это? — Туватем смотрела на Флинкса и Тил во все три глаза.
— Не знаю, — честно сказал Саалахан. — Это присуще только людям. Никто больше так не делает.
— Это кажется бессмысленной тратой сил, — проворчал Мумадим.
— Согласен. Лично я этого не понимаю. Более того, я не уверен, что люди сами понимают себя. Но — что есть то есть.
— Как думаешь, этот странный новый человек, — решил сменить тему Мумадим, — останется с Тил и ее детенышами?
— Этого я тоже не знаю.
— Вряд ли, — рассудила Туватем. — У него же нет фуркота.
— Да. Но зато есть это летучее существо. Между ними связь, она похожа на связь между людьми и фуркотами. Может, этого будет достаточно.
— Возможно, там, откуда пришел этот Флинкс, у каждого человека вместо фуркота есть такое летучее существо, — предположил Мумадим.
— Возможно, — снисходительно произнес Саалахан.
Некоторое время они молча наблюдали за людьми. Потом Мумадим заговорил снова:
— Саалахан, я знаю, что Двелл — мой человек. Но мне известно также, что люди происходят от других людей. А откуда взялись мы?
— Оттуда же, откуда взялось все живое: из великого леса.
— Я знаю, что все произошло из леса изначально, — рассуждал Мумадим. — Даже люди, если уж на то пошло. Но я видел, как они рождаются, и понял — для того, чтобы создать нового человека, нужны двое взрослых. А что нужно, чтобы создать фуркота, и почему они появляются тогда, когда рождается новый человек?
— Равновесие, — ответил старший фуркот. — Равновесие — это все. Без человека фуркот умирает. Без фуркота человек может жить, но всегда недолго и с очень большими трудностями. Думаю, если бы не фуркоты, все люди умерли бы.
— И что в этом плохого?
Саалахан задумался:
— Может, для сохранения равновесия в мире должны быть люди. Одно могу сказать — они делают нашу жизнь гораздо интереснее.
— Это правда, — согласился Мумадим. — Мне никогда не надоедают шалости Двелла и Кисс.
— В этом, возможно, и заключается смысл нашего существования, — Саалахан поерзал, обдирая под собой кору. — Получать удовольствие от общества людей и помогать им выжить. Очень большой смысл, я бы сказал. Гораздо больший, чем, скажем, у жука, годами созревающего в толще дерева только для того, чтобы в конце концов выбраться на свет, прожить еще несколько дней, спариться и умереть.
— Убогое существование, — подтвердил Мумадим.
— Куда лучше быть фуркотом при своем собственном человеке. — Саалахан снова перевел взгляд на людей. — Независимо от того, насколько это летающее существо удовлетворяет потребности небесного человека, плохо, что у него нет фуркота, который присматривал бы за ним. Иногда небесный человек кажется довольным, а иногда явно обеспокоен чем-то. У него нет претензий к своему маленькому другу, но есть претензии к самому себе. — Фуркот принялся ковырять в носу огромным когтем, — А это, малыш Мумадим, даже хуже, чем быть жуком.
Послушавшись совета Тил, они провели и следующую ночь на том же месте. На этот раз дождевые облака собрались лишь спустя несколько часов после заката, и впервые за время своего пребывания на этой планете Флинкс увидел две большие луны, заливающие бледным светом всю ее поверхность.
Долина внизу, окрашенная во все оттенки серого, предстала совсем в новом виде. Молчаливые летающие хищники скользили над ней на своих огромных крыльях, кое-где в полумраке виднелись цветы, раскрывающиеся только ночью; прежде мрак и дождь не позволяли разглядеть их. Жуткие крики ночных
