Уравнение Шекспира, или 'Гамлет', которого мы не читали

извещен).

Особенно подозрительно, что сцена эта начинается с авторской ремарки: 2972 Enter Horatio and others (Входят Горацио и другие) — значит, Горацио объявляет этим «другим», что письмо пришло от Гамлета, хотя нет никаких подтверждений, что его написал тот Гамлет, которого мы с вами знаем.

В самом письме говорится:

2986-8 Horatio, when thou shalt haue ouer-lookt this, giue these fellowes some meanes to the King, they haue Letters for him:

(Горацио, когда ты взглянешь на это, обеспечь этим парням доступ к королю, у них — письма для него:)

2988-90 Ere wee were two daies old at Sea, a Pyrat of very warlike appointment gaue vs chase, finding our selues too slow of saile, wee put on a compelled

(Мы были уже два дня в море, когда пират очень воинственно настроенный погнался за нами, увидев себя такими медленными в ходу, мы принудили себя)

2990-2 valour, and in the grapple I boorded them, on the instant they got cleere of our shyp, so I alone became theyr prisoner, they haue dealt

(к мужеству, и в схватке я оказался на их корабле, они отвалили от нашего корабля, так я один стал их пленником. Они поступили)

2992-5 with me like thieues of mercie, but they knew what they did, I am to doe a turne for them, let the King haue the Letters I haue sent, and

(со мной, как милосердные разбойники, но они знали, что делали, я должен вернуть долг, пусть король получит письма, что я послал,)

2995-6 repayre thou to me with as much speede as thou wouldest flie death,

(а ты отправляйся ко мне с такой скоростью, с какой бы ты летел от смерти,)

2996-8 I haue wordes to speake in thine eare will make thee dumbe, yet are they much too light for the bord of the matter, these good fellowes

(у меня есть такие слова для твоего уха, от которых ты онемеешь, все же они хорошо освещают подмостки сущности/содержания книги, эти хорошие парни)

2998-3000 will bring thee where I am, Rosencraus and Guyldensterne hold theyr course for England, of them I haue much to tell thee, farewell.

(доставят тебя туда, где нахожусь я, Розенкранц и Гильденстерн держат их путь в Англию, о них я должен многое рассказать тебе, прощай.)

3001-2 So that thou knowest thine Hamlet.

(Именно тот, которого ты очень хорошо знаешь как твоего Гамлета.)

Интересно, не правда ли? Подпись почти гримасничает, пытаясь сказать читателю, что пишет именно тот, а не какой-то другой Гамлет. Но мы и не думали, что можно перепутать нашего единственного Гамлета с неизвестным нам его однофамильцем! Зато получателю письма это нужно объяснять, уточняя в подписи «Именно тот…». Неужели есть еще один Гамлет, которого Горацио не может назвать своим Гамлетом? Если подходить к ситуации объективно, то письмо могло быть написано как Гамлетом, так и Розенкранцем и Гильденстерном. Странное восклицание Горацио предупреждает нас о подвохе. В связи с этим хочется вырезать из письма (а оно, если вы заметили, состоит всего из двух длинных предложений) одно, несовместимое на первый взгляд словосочетание: «I am, Rosencraus and Guyldensterne».

Кстати, в редакции 1603 года автор письма сообщает точное место, где можно будет найти Гамлета — on the east side of the Cittie (на восточной стороне Сити). Запомним это Лондонское Сити.

Далее: некие письма гонец вручает королю, беседующему (ямбом!) с Лаэртом. На вопрос, кто принес эти письма, гонец сообщает:

Saylers my Lord they say, I saw them not, They were giuen me by Claudio, he receiued them

(Говорят, моряки, мой Лорд. Их дал мне Клавдио, он получил их)

Of him that brought them.

(От того, кто их принес.)

Важный момент. Не поленимся вникнуть в него. Итак, письма доставили моряки, но гонцу эти письма дал некий Клавдио, который, в свою очередь, получил их от того, кто их ему принес. Альфред Барков идентифицировал Клавдио (младший Клавдий, сын короля Клавдия) как Горацио. Но так как информация подана ямбом, то мы можем предполагать — это Горацио заявляет нам вполголоса, что он — сын Клавдия. А мы знаем, что он — сын Полония. Неужели мы знаем лишь то, что мы ничего не знаем?

Читаем письмо:

3054-5 High and mighty, you shall know I am set naked on your kingdom,

(Высокий и могучий, вы должны знать, что я высажен голым/беззащитным/недействительным (юр.) возле/на границе вашего королевства,)

3055-6 to morrow shall I begge leaue to see your kingly eyes, when I shal first

(завтра я буду просить разрешения видеть ваши королевские очи, когда я, вначале)

3056-7 asking you pardon, there-vnto recount the occasion of my suddaine returne.

(спросив вашего извинения/помилования, к этому подробно изложу причину моего внезапного возвращения).

Корявый, напыщенный и одновременно подобострастный слог данной записки явно не соответствует характеру Гамлета (мы помним, как он дерзок с королем). Подозрительным кажется и словосочетание naked on your kingdom, которое можно перевести и как лишенный прав на ваше королевство. Тем более что на вопрос Лаэрта: Know you the hand? (Вы узнаете руку/почерк?), король отвечает:

Tis Hamlets caracter. Naked,

(Это характер Гамлета. Лишенный прав,) — не думаю, что в характере Гамлета было ходить голым, без одежды, или же беззащитным, как это представлено у Лозинского. Но постоянные жалобы Гамлета на то, что он лишен наследства, уже привычны для нас — И. Ф.

And in a postscript heere he sayes alone

(И в приписке здесь он говорит «единственный»).

Как видим, эта эпистолярная история (которая если и вызывала вопросы, то всего лишь о благородном пирате) на поверку оказалась непростым ребусом. Почему-то вспоминается та пословица о мошеннике и авторе изречений, которую Гамлет привел Розенкранцу и Гильденстерну. Письма, переданные Горацио моряками, могли быть написаны только теми же двумя друзьями, посланными вместе с принцем в Англию в качестве его конвоя. Этим письмом Розенкранц и Гильденстерн сообщают Горацио о тайном возвращении Гамлета в Данию и его стремлении получить аудиенцию короля. Какие письма попали в руки королю и королеве (ей тоже предназначалось послание) — действительно Гамлета, или же подделанные от его имени — все это ждет своего разрешения. Тем более что в Истории с этими письмами связан скандал — не очень большой, но достаточно заметный, чтобы остаться в ее анналах…

XVII. ШУТ И ЕГО МОГИЛА ДЛЯ ВЕЛИКОЙ ЖЕНЩИНЫ

Проза постепенно близится к завершению. Минуя стихотворную смерть Офелии, мы сразу попадаем в предпоследнюю прозаическую (реальную) сцену — на кладбище — и слышим разговор двух могильщиков. Эти могильщики в оригинале обозначены как сlowne (клоун, шут, деревенщина). А мы знаем, что шут — фигура особенная, — именно он говорит правду королям. Шут в пьесах времен Шекспира всегда говорил прозой.

Несмотря на исследованность этой сцены А. Барковым, рискнем все же пройти по ней, выискивая незамеченные предшественниками детали. Даже при беглом прочтении видно, что здесь ни разу определенно не говорится, кого собираются хоронить — имя Офелии не упоминается (как и вообще в прозе не упоминается о смерти Офелии). Это очень существенное наблюдение. Давайте посмотрим, что из него следует.

Сцена начинается с разговора двух шутов о той, кому они копают могилу. Они продолжают свой,