которого слушали иногда 3-5 человек, остальные же стулья были заняты пальто и куртками, попытку Фуко тщетную, конечно же - изменить эту ситуацию, передвинув начало лекций на 9 часов утра. Вот одно из воспоминаний:
'Когда Фуко выходит на арену - стремительный, несущийся напролом, как если бы он бросался в воду, - он перешагивает через тела, чтобы пробраться к своему стулу, раздвигает магнитофоны, чтобы положить бумаги, снимает пиджак, зажигает лампу и - отчаливает на крейсерской скорости. Голос, сильный и производящий действие, транслируется громкоговорителями - единственная уступка современности в аудитории, которая едва освещена поднимающимся откуда-то снизу светом. [...] Никаких ораторских приемов. Все прозрачно и невероятно действенно. Ни малейшей уступки импровизационности' (цит. по: Eribon, рр.235-236).
Но все это будет потом. Так же, как и определенная усталость, и разочарование. Пока же, в момент этой своего рода инициации, под пристальным взглядом бронзового Бергсона, Фуко - глухим и сдавленным, изменившимся от волнения голосом, поразившим аудиторию, - читает свой текст. Его слушают сотни людей, среди которых Жорж Дюмезиль, Клод Леви-Стросс, Фернан Бродель, Жиль Делюз. Не сказать ли теперь, что в этой лекции Фуко, которая знаменует вполне определенное событие - вступление в институцию, речь как раз и идет о соотношении речи мы должны были бы уже говорить вслед за самим Фуко: 'дискурса' _ и институции. 'Торжественное начало'...
Перевод выполнен по изданию: Michel Foucault, L'Ordre du discours. Lecon inaugurale au College de France prononcee le 2 decembre 1970, Editions Gallimard, 1971. В опубликованном тексте были восстановлены куски, выпущенные Фуко - дабы не нарушить временного регламента - при чтении.
с.49 В речь, которую... - 'произнести речь' по-французски: tenir discours, т. с. уже здесь у Фуко 'discours', по- русски же приходится говорить 'речь'.
с.50 Из 'L'lnnommable' ('Неназываемое'), произведения в прозе Беккета.
с.57 К этому различению Фуко возвращается неоднократно, в частности - в первом курсе лекций, прочитанном им в Коллеж де Франс. Резюме лекций в конце года представляется каждым лектором и публикуется в Ежегоднике Коллежа. В 1989 году резюме курсов лекций Фуко за все годы - за исключением двух последних, когда самочувствие не позволило ему подготовить их к печати, - были изданы отдельной книгой: Michel Foucault, Resume descours. 1970-1982, Р., 1989.
В лекциях 1970-1971 годов, имеющих подзаголовок 'Воля к знанию', Фуко говорит о месте, которое анализ 'воли к знанию' должен занять в истории систем мысли, и обращается в этом контексте к своим прежним исследованиям, выполненным на материале психопатологии, клинической медицины, естественной истории. Он выделяет уровень дискурсивных практик, который требует особых методов работы исследователя, своего рода 'археологического' анализа. Анализ этих практик и их трансформаций, пишет Фуко, 'отсылает не к какому-то субъекту познания (историческому или трансцендентальному), который бы их изобретал одну за другой или обосновывал на некотором изначальном уровне', и не 'к глобальному изменению ментальности, коллективной установки или же умонастроения', но предполагает скорее волю к знанию - 'анонимную и полиморфную' (Resume des cours, pp.10-11). Изучение этой воли к знанию и является конститутивным моментом археологического анализа дискурсивных практик. Оно исходит из различения, с одной стороны, знания (savoir) и познания (connaissance), с другой - воли к знанию и воли к истине, а также из признания различий в позиции субъекта или субъектов по отношению к этой воле. В истории философии можно обнаружить весьма различные формы этой воли к знанию. Так, у Ницше (Аристотель и Ницше выбраны как представляющие предельные и противоположные формы) познание есть своего рода 'изобретение', за которым стоит нечто другое:
'игра инстинктов, импульсов, желаний, страха, воли к овладению' (ibid., pp.13-14), и если познание и 'выдает себя за познание истины, то потому, что оно производит истину через игру первоначальной - и постоянно возобновляемой - фальсификации, которая устанавливает различение истинного и ложного' (ibid., р.14). Именно такая 'модель познания', максимально 'удаленная от постулатов классической метафизики', - познания 'фундаментальным образом заинтересованного, осуществляющегося как событие воли и вызывающего - через фальсификацию - эффект истины' (ibid., pp. 14-15), - именно такое понимание познания, продолжает Фуко, и было реализовано при анализе целого ряда феноменов, характерных для архаических греческих институтов и относящихся к области правосудия. В числе прочих рассматривалась 'практика клятвы в юридических спорах и ее эволюция от 'клятвы-вызова', когда стороны предают себя отмщению богов, до ассерторической 'клятвы свидетеля', который, как предполагается, может утверждать истинное, поскольку видел его и при нем присутствовал' (ibid., р.15). Сложившаяся в итоге форма правосудия оказалась 'соотнесенной с таким знанием, когда истина устанавливается как нечто, что можно увидеть, констатировать, измерить, что подчиняется законам, аналогичным тем, которые управляют мировым порядком, и обнаружение чего само по себе несет очистительную силу' (ibid., р.15). 'Этому типу установления истины, - заключает Фуко, - и было суждено стать определяющим в истории западного знания' (ibid., p. 16).
Вопрос об 'историчности' истины, разума и рациональности - вопрос: что значит, что истина и воля к истине могут иметь историю, - один из центральных для Фуко. В Порядке дискурса Фуко ничего не говорит о Ницше и роли, которую тот играл для него в постановке и продумывании этого вопроса. О своем отношении к Ницше Фуко вообще говорил редко. Исключительно важно поэтому интервью 1982 года ('Structuralisme et poststructuralisme'), где он, связывая свой путь философа с вопросом о возможности истории рациональности, указывает на значение Ницше в поиске ответа на этот вопрос или, быть может, - направления, в котором этот ответ следует искать: '...может ли субъект феноменологического, транс-исторического типа дать отчет в историчности разума? Вот тут-то чтение Ницше и было для меня переломом: существует история субъекта, точно так же, как существует история разума, и вот с вопросом о ней - об истории разума, о ее развертывании - не следует обращаться к некоему основополагающему и начальному акту рационалистического субъекта' (Dits et ecrits, t.IV, p.436). Ницше интересен для Фуко прежде всего 'своего рода вызовом [...] великой и древней университетской традиции: Декарт, Кант, Гегель, Гуссерль', в которой - в чем он вполне отдает себе отчет - он сам воспитан, и он пытается 'взять Ницше всерьез', в точке 'максимума философской интенсивности'. 'Я читал лекции о Ницше, но мало писал о нем. Единственный, немного шумный знак почтения, который я ему выразил, - это когда я назвал первый том Истории сексуальности - 'Воля к знанию'' (ibid., p.444).
У самого Ницше находим, в частности, такие слова: 'К чему, хуже того, откуда - всякая наука? Не есть ли научность только страх и увертка от пессимизма? Тонкая самооборона против - истины?' (Ф.Ницше, т. 1, стр.49). О 'воле к истине' у Ницше как 'моральном импульсе христианства', который 'требует истины во что бы то ни стало',- у Карла Ясперса: Ницше и христианство, M., 1994.
c.58* Имеется в виду один из центральных тезисов Истории безумия, 'безумие' конституировалось первоначально не как объект изучения в рамках психологического, медицинского или психиатрического знания, но как своего рода 'форма не- разумия', которую разум старался держать от себя на расстоянии, отсюда - практика интернирования, internement, -помещения 'безумных' в разного
