— Я не сделаю ему ничего плохого, — отвечаю.
Не думал, что она мне поверит. Однако поверила. Не сразу, правда. Смотрит мне в глаза, и выражение ее лица меняется. Потихонечку. Значит, ни одна черточка моего лица не говорит о дурных намерениях. Это хорошо. Начало положено.
Она делает шаг в сторону и пропускает меня.
Потом следует за мной по пятам и шепчет, куда идти. В доме так темно и тихо, словно в нем ни души. И ее тоже нет. Взяла и померла. Чисто из вежливости.
Мы проходим в спальню. Вот он, один из убийц моей матери, лежит себе в кровати. Смотрю на него во все глаза. Веки у него прикрыты, ничто меня пока не отвлекает. Просто стой и смотри.
Во мне вскипают чувства, скопившиеся за двадцать пять лет. Злость, возмущение, обида и что-то очень похожее на ненависть готовы выплеснуться на него. Но что-то им мешает. Получается недолет, и все мое ожесточение растекается по полу глупой лужей.
Ведь он просто старик. Ничего больше.
Он страшно худой, кожа да кости. Лицо прозрачное. Под глазами черные мешки. Волосы совершенно бесцветные, как и вся его фигура. Вот так: первым ушел из жизни цвет, а тело еще живет.
Если бы я даже захотел, то не придумал бы для него казни страшнее той, на которую он сам обрек себя. Преступление не может обойтись одной жертвой. Их всегда много, даже когда преступление только одно.
Он открывает глаза и равнодушно глядит на меня. Можно подумать, я у него частый гость.
— Дора, оставь нас одних, — говорит он дочери.
К моему удивлению, дочь слушается. Может, с кем другим она бы и поспорила, но только не с отцом. Его распоряжения выполняются неукоснительно.
Вот я и один на один со Злым Духом.
Пододвигаю стул к его кровати и сажусь.
Он говорит:
— Ты мне скажи, что намерен делать, ладно? Чтобы я собрался с силами.
— Ничего я вам не сделаю, — отвечаю. — У меня к вам всего два вопроса.
Молчу. Он тоже молчит. Переваривает сказанное. Потом тянется за сигаретой. Курево на тумбочке. Удивительное дело. Некоторые как примутся убивать себя, так уже и не в силах остановиться.
— Если вы не против, подождите, пока я уйду, — говорю. — Я у вас долго не задержусь.
Он отдергивает руку. В его движениях сквозит беспокойство.
— Ладно. Давай свои вопросы.
— Расскажите мне про Лена.
— Что ты хочешь о нем узнать?
— Лен — это сокращенное от Леонарда?
— Да, конечно. Его звали Леонард Ди Митри. Зачем тебе это?
Новость растекается по венам подобно теплу. Язык у меня отнимается. Вот когда тепло охватит меня всего, я, может быть, и заговорю. А может, и нет. Примерно то же я испытал, когда вычитал из письма, что Перл умерла. Я ведь и без того это знал. Но, как видно, знание знанию рознь.
— Меня зовут Леонард, — говорю я, как только дар речи возвращается ко мне.
— Да что ты? Вот так совпадение!
Похоже, он не понял до конца, что это значит. Вообще атмосфера в комнате какая-то равнодушно- сухая. Наши слова звучат совершенно бесстрастно. Ну он-то, наверное, просто уже не в состоянии волноваться. А я? Со мной-то что такое?
— Как мне раздобыть фотографию этого Леонарда Ди Митри?
— В верхнем ящике письменного стола.
Он тычет пальцем в угол, и я оглядываюсь назад, не в силах поверить, что так легко добился своего.
— Вы хранили его фотографию все эти годы?
— Не совсем. Она попала ко мне вместе с вещами Бенни. Когда Бенни умер, его жена собиралась все это выкинуть. Эти вещи были для нее пустое место. Для меня они тоже не бог весть что, но для Бенни важнее их на свете не было. И я сохранил их.
Я встаю. Голова кружится. Я словно во сне. Или в кино. Все это происходит не со мной, это уж точно. Подхожу к столу и выдвигаю верхний ящик. Полицейский значок, две-три блесны (или как там еще называют приманки для рыбы), спортивный нож и фотография Леонарда Ди Митри. Это точно он, на нем голубая полицейская форма с бляхой на груди. На бляхе его имя. Да я и так узнаю его, срабатывает то странное чувство, когда находишь знакомые черты у людей, которых никогда не видел. К тому же эти черты мои. Конечно, мы не так уж и похожи. Он — белый, а во мне еще и азиатско-негритянская кровь. Но сходство есть, только копни поглубже. Линия челюсти, надбровные дуги. И рисунок губ.
Забираю фотографию. Ни за что не верну.
— Мне она нужна, — говорю. — Теперь она будет храниться у меня.
— Конечно, конечно. Забирай хоть все. Когда я умру, дочка это все просто выбросит.
Я опять сажусь на стул у кровати. Руки у меня трясутся уже не так сильно. Не отрываю глаз от фото. Никто из нас не произносит ни слова.
Так проходит немало времени.
Наконец я говорю:
— Если Перл поступила так, как вы сказали… Если она убила… — Чуть было не сказал «моего отца». Чуть было не проболтался. Невольно. А об этом не стоит трезвонить на каждом углу. Это слишком личное. Слишком. Не хватало еще делиться сокровенным с умирающим Четом. Да и ни с кем другим. — Если она убила человека с фотографии, значит, у нее были причины. Я ее не оправдываю, убийство невозможно оправдать. Если бы она была жива и можно было бы залезть ей в душу… Я твердо знаю, причина была. Перл никогда бы такого не сделала просто так. Вы понимаете, что я пытаюсь вам сказать?
Я отрываю взгляд от фото, смотрю Чету в глаза и впервые замечаю в нем какое-то душевное движение, что-то вроде симпатии.
— Разумеется, понимаю.
— Вы серьезно? — Опять все совершилось слишком легко.
— А как же. Как ты думаешь, что я старался тебе втолковать насчет Бенни?
Мозг у меня отключается. Все, хватит об этом. Сменим тему.
— Где она? — спрашиваю.
— Кто?
— Моя мать.
— Мне казалось, мы поняли друг друга.
— Речь идет о ее… останках. Где они?
— А, ты об этом. Они где-то там. Во мраке неизвестности. Тайна сия велика есть.
— Так вы не знаете? Или не хотите сказать?
— Я даже не знаю, смогу ли вспомнить. Ведь все было так давно.
— Так вы не проезжали мимо пять-шесть раз в первый год после случившегося, как в случае с моим домом?
— Нет. Туда я не ездил. Не испытывал никакого желания.
Становится тихо. Во мне пробуждается гнев. Еще бы. Ведь он удовлетворил только одно мое требование из двух. Меня охватывает нетерпение, гнев стремительно нарастает. Как ни странно, на душе становится легче.
Чет прерывает молчание:
— В ту ночь, которая тянулась целую вечность, я сидел в машине. Глазел по сторонам. То место так и стоит у меня перед глазами, будто все это было вчера. Вижу линию электропередач и поворот. Но как туда добраться, не ведаю. Зрительная память сохранила, по какому шоссе мы ехали. Но названия я не знаю. Помню, где мы свернули. С ножом у горла я бы, наверное, смог сориентироваться на месте. В общих чертах. Но для этого мне надо попасть туда, понимаешь?
— Хорошо, — говорю. — Поехали.
