подняв над головой сверкающий в лунном свете топор. — Малачи, — запинаясь, бормотал он, страшно побледнев. — Малачи, я тебя умоляю — что с тобой случилось? Кто склонил тебя к сговору?
— Убирайся прочь от моего дома. — Малачи сделал шаг вперед. — Ты меня слышишь? Убирайся и больше сюда не приходи.
Бенджамин посмотрел на топор, потом снова на свинью и осторожно поднял руки.
— Я ухожу, — пятясь, пробормотал он. — Я ухожу. Но я тебя умоляю, Малачи, — может, ты и отвернулся от Бога, но еще не поздно. Тот, который сбросил с небес распутного дракона, не забыл о тебе, и Он…
— Убирайся! — Малачи сделал еще один шаг, поднял топор чуть выше, и тогда Бенджамин повернулся и, спотыкаясь, направился к ущелью. Малачи, не двигаясь с места, молча смотрел в ту сторону, где исчез Бенджамин. Топор дрожал в его руках.
Анджелина прижалась к стене, обхватив голову руками, вспоминая слова Бенджамина: мерзость — Пан, Дионис, сатана. Те же самые слова Малачи использовал во время ежемесячных ритуалов. Что-то уперлось ей под ребра — что-то твердое, чего она не могла выплюнуть или проглотить. Впервые в жизни она подумала о том, что Малачи, возможно, прав.
— После этого они еще не раз приходили. — Она сидела с каменным лицом и пристально смотрела на мигающий огонек записывающего устройства.
Я этого не запомнил, но сейчас понимаю, что в последние полчаса она, должно быть, плакала, так как глаза у нее стали красными и припухшими, а руку она прижимала к носу, чтобы из него не текло.
— Я… в общем, я нашла дерево, откуда можно было за ними наблюдать. Они вели себя, словно туристы.
— Туристы? — Я все еще представлял себе тот момент, когда Сьюзен Гаррик уронила металлическую миску. Ее грохот по-прежнему стоял у меня в ушах. — Они пытались тебя увидеть?
— Они даже приносили с собой фотокамеры. Это было до того, как папа установил изгородь. Бенджамин — он вернулся и окропил святой водой дно ущелья. — Она вдруг замолчала и некоторое время о чем-то думала, ее тусклые карие глаза двигались из стороны в сторону, словно она видела все это снова. — А та девочка, с которой вы приходили, — она пыталась меня поймать. Вырыла яму в земле…
— С которой я приходил?
— Да, — ровным голосом сказала она. — Разве вы не помните? «Малачи, старый тупица! Покажи нам свой фальшивый хвост!»
Я уставился на нее не мигая. Соверен! Я вспомнил, как крался вдоль изгороди, отчаянно пытаясь сфотографировать Анджелину в траве. Теперь меня что-то кольнуло в сердце — жалость, стыд или еще что-то в этом роде.
— Они хотели тебя убить. У них были такие планы.
Она пожала плечами, словно для нее это была не новость, и снова принялась грызть ноготь. Пальто ее распахнулось, и я увидел, что она еще худее, чем показалось мне раньше, что она прямо-таки истощена. Лекси говорила, что у нее такой вид, будто она сидит на наркотиках.
— Когда люди прочтут то, что вы обо мне напишете, — спросила она, кивнув в сторону диктофона, — ну, в газетах, они все еще будут меня бояться?
— Нет, — ответил я. — Вовсе нет. — Я нажал на «паузу» и проверил, сколько длилась наша беседа. Сорок минут. — Но пока этого не будет. Я не собираюсь обращаться с этим в газеты. До тех пор, пока его не найдут.
Некоторое время мы сидели молча, глядя друг другу в глаза. А потом, словно одновременно подумав об одном и том же, повернулись и посмотрели в окно. Шторы все еще были раздвинуты, оранжевый огонь уличных фонарей дрожал так, будто собирался вот-вот погаснуть.
— Как ты думаешь, Анджелина? — пробормотал я. — Думаешь, он собирается покончить с собой?
Она не обернулась, не отвела глаз от улицы.
— Да, — сказала она. — Он покончит с собой. Но вы правы. Думаю, сначала он сделает кое-что еще.
11
В тот вечер, поднявшись наверх и начав раздеваться в сырой спальне, я заметил, что Лекси не спит. Она лежала, положив руку под голову и натянув пуховое одеяло до самого подбородка, и смотрела на меня с понимающим видом. Я замер, наполовину расстегнув свитер.
— Ты не спала.
— Ты здорово нашумел, когда вошел.
— А тебе не хотелось спуститься? Посмотреть, как у нас идут дела?
— Не хотелось вам мешать.
Я снял с себя джинсы и свитер. Их было некуда вешать, и инстинкт подсказывал мне, что нужно надеть их снова и в таком виде лечь в постель. Однако Лекси молча наблюдала за мной, и я послушно сложил их на полу и забрался в постель.
— Она тебе все рассказала. — Положив руку на грудь, Лекс повернула голову набок. — Я слышала. Она говорила не переставая.
Я потер глаза.
— Да, она все рассказала. Завтра я поговорю с Дансо.
— С Дансо?
— Нужно, чтобы он отправил ее в другое место.
Лекси приподнялась на локте.
— Нет, ей пока нельзя уезжать!
— Мы за нее не отвечаем…
— Нет! — прошипела она. — Отвечаем. Ты не можешь просто так ее отпустить.
Я повернулся к ней. В ее глазах отражался оранжевый свет уличных фонарей.
— Что?
— Мы не можем ее отпустить. Пока. Мне нужно, чтобы кое-кто на нее взглянул. В Глазго, а не в Лондоне, потому что нужно преодолеть кое-какие дурацкие профессиональные предубеждения, чтобы показать ее Кристофу, но это будет на следующей неделе, а до тех пор мы должны держать ее при себе. — Она закусила губу, заглядывая мне в лицо. — Оукси! Ну всего несколько дней! До понедельника.
Я вздохнул. Взяв жуткого вида подушку, взбил ее кулаком — жалкая попытка придать ей больше объема — и лег на кровать, закинув руки за голову и глядя в потолок. Пожалуй, только теперь я понял, насколько измучился.
— Давай спать. Хорошо?
Но Лекси не собиралась спать. Она по-прежнему смотрела на меня и задумчиво покусывала губу. Закрыв глаза, я отодвинулся от нее подальше.
— Оукси, — позвала она, похлопав меня по плечу, — она что-нибудь сказала? Она говорила, что с ней не так?
— Думаю, она сама себя не знает. Дай мне заснуть.
— И у нее нет никаких соображений?
— Думаю, нет.
— Ну а у тебя? У тебя есть какие-нибудь соображения?
— Лекс, ради Бога, я же не врач!
— Может, она даст мне взглянуть?
— Попроси ее сама.
— Тебя это не интересует. Ведь так? Тебя это не интересует.
— Почему же, — возразил я. — Меня это интересует.
