слишком хорошим, стало еще хуже. На следующее утро, когда я еще толком не проснулась, он вскочил с постели так, будто его кто-то укусил, и исчез в ванной. Он вышел оттуда почти через полчаса и выглядел ужасно, просто ужасно — кожа его была серой и влажной, словно он подхватил какое-то вирусное заболевание. Со мной Оукси не разговаривал, ходил бледный и необщительный, под любым предлогом стараясь держаться подальше от меня и Анджелины; за завтраком сидел с напряженным лицом и при первой же возможности заперся в комнате наверху.
— Что сказал тебе доктор? — спросил он в тот вечер, когда мы лежали в постели. — О чем вы говорили? Ты сказала, что заметила кальций на рентгеновских снимках. Что это означает?
Я слегка повернула голову, чтобы взглянуть на него. Он едва ли не впервые заговорил со мной за весь день. С несчастным видом Оукси смотрел в потолок и непрерывно двигал языком во рту, словно нашел там что-то чужеродное.
— Не знаю, — сказала я. — Тут может быть только одно.
— Что?
— Опухоль. Но единственная опухоль, которая, насколько я знаю, содержит в себе кальций…
— Ну?
— Это тератома. Но если бы это было так, она бы не выжила. Они ведь становятся злокачественными, эти тератомы. Я помню, как где-то это читала — они становятся злокачественными.
— Тогда что? Что это такое?
— Не знаю.
— У тебя должна быть какая-то идея.
— Нет, — сказала я.
— Обязательно должна быть.
— Нет! — раздраженно повторила я. — Не имею ни малейшего представления. — До сих пор Оукси нисколько не волновало, что там у Анджелины не так. А теперь это его вдруг заинтересовало. Причем он почему-то считал, что у меня есть ответы на все вопросы. — Я только что тебе сказала — не знаю. Нужно подождать, пока позвонит мистер Раднор.
Только гораздо позже, когда он заснул, а я лежала без сна, слушая, как ветер завывает и скребется в окна, я вдруг поняла, что происходит в голове у Оукси. Повернувшись, я посмотрела на него — Оукси лежал сгорбившись, пристроив подушку на голове, словно хотел отгородиться от всего мира. Должно быть, он, как и я, видел новообразование, покрытое слегка нереальной, будто резиновой кожей. Внезапно все обрело для меня смысл — в том числе и то, как он целый день бродил с отсутствующим видом, стараясь не встречаться взглядом с Анджелиной. Глядя на его выступающие плечи, на вздымающееся и опадающее одеяло, я сухо засмеялась. Как это типично для мужчины! Как типично.
Ветер, задувший ночью с Ирландского моря, обрушился на запад Шотландии, сотрясая окна и сбрасывая с деревьев остатки листвы. Когда я утром сошла вниз, на кухне было темно, словно уже наступила зима. За окном лил дождь, темные облака протянули к крышам домов длинные пальцы, а газовый камин в гостиной лишь слегка нагревал воздух. На тротуаре перед соседним заколоченным домом ночью кто-то оставил тележку для покупок. Она так и стояла там, сдвигаясь под порывами ветра на несколько сантиметров, цепочка возле щели для монет раскачивалась взад-вперед.
— А знаешь… — сказала я, когда Оукси спустился к завтраку. Сейчас мы с ним были вдвоем — Анджелина все еще спала, дверь в ее комнату была плотно закрыта. Оукси сел напротив, пряча глаза и делая вид, будто читает план книги, который подготовил для Финна. — Тебе надо получше скрывать свои чувства.
Он посмотрел на меня. Пару раз его зрачки расширились и снова уменьшились, словно он пытался меня разглядеть.
— Что ты сказала?
— Да ладно! — Я коротко рассмеялась. — Я слишком хорошо тебя знаю. Ты действительно расстроен. И не только из-за Малачи Дава. Это из-за нее. — Я кивком указала в сторону лестницы. — Из-за нее тоже.
Он смотрел на меня, как на совершенно незнакомого человека, так, будто я только что случайно встретила его на улице и теперь вдруг уселась за обеденный стол.
— Не надо так смущаться, Оукси. Я все знаю. Я прекрасно знаю, что творится у тебя в голове. Я не дура.
Он не сводил с меня взгляда — смотрел так напряженно, что на лбу у него вздулась вена, которая ровно пульсировала.
— Лекси, я знаю, что ты не дура, я никогда не считал тебя дурой, и я… — Он вдруг замолчал и после паузы продолжил: — Так что творится у меня в голове?
— Ты испытываешь отвращение. — Я засмеялась. — Тебе не хочется даже находиться с ней в одной комнате.
— Отвращение? — зачарованно повторил он. — Отвращение. — Медленно, не сводя с меня глаз, он положил рукопись и неловко встал. Подойдя к раковине, открыл кран и отхлебнул немного воды.
— Есть одно важное правило, Оукси, — сказала я, обращаясь к его спине. — Одно фундаментальное правило приличия не только для медиков, но и для всех людей. Нужно стараться скрывать свое отвращение. Особенно от тех, кого считаешь отвратительными.
Не поворачиваясь, он выпрямился и сделал несколько глубоких вдохов, как будто старался успокоиться. Вода текла по его рукам и капала с пальцев на пол. Я как раз собиралась продолжить, когда он поднял ногу и стукнул ею по дверце шкафа; раздался громкий треск.
— Господи! — ошеломленно сказала я. — Что ты делаешь?
Он не ответил. Руки его тряслись, он стоял, склонив голову, и молча смотрел на свою ногу, где из- под ногтей выступила кровь. Не глядя на меня, он повернулся, подошел к столу и тяжело опустился на табуретку. Так он и сидел, сгорбившись, и тупо смотрел на кофейник. Выглядел он ужасно.
Я осторожно присела, в душе зашевелилось беспокойство. Он что-то знает, подумала я. Он что-то знает о Даве.
— Джо! — позвала я. — Что такое? Что происходит?
— Лекс, — не глядя на меня, сказал он. — Я тебя люблю. Ты ведь это знаешь, правда?
Я раскрыла рот, затем снова закрыла.
— Что? Ну да. Конечно, знаю. Но какое это имеет значение?
Оукси сделал вдох и медленно, очень медленно выдохнул, словно ему было трудно даже просто сидеть. Он долго молчал, было слышно только, как по стеклу барабанит дождь.
— Ничего, — наконец сдавленным голосом ответил он. — Ничего не происходит. Я просто хотел, чтобы ты знала, что я тебя люблю.
И все — больше он ничего не сказал. Поднявшись наверх, он заперся в третьей спальне, оставив меня сидеть за кухонным столом и переводить ошеломленный взгляд с разбитого буфета на лестницу и обратно. Теперь, думала я, обхватив руками голову, теперь я точно знаю, что мир сошел с ума.
ОУКСИ
1
Положа руку на свое неперестроившееся сердце, я должен сказать, что, когда я впервые встретил доктора Гая Пикота (он произносил свое имя на французский манер — Ги Пико), моей первой мыслью было: «Да ты на педика похож, приятель!» Широкая, красиво вылепленная шея, крупные классические губы,
