Король лжи

трещала по швам.

Кто звонил ему и что было сказано в той тихой беседе? Ведь было уже за полночь. Пошел ли он сначала в офис и если так, то зачем? Мой отец ездил в черном «линкольне», так что большой темный автомобиль, который видел Макс, был, вероятно, автомобилем Эзры, но чей еще там находился? У Джин был темный автомобиль, как и у тысячи других людей в городе. Может, я ошибся? Могла ли быть другая причина смерти моего отца? Я вернулся к уродливой действительности – к той, которой избегал, потому что просто не хотел видеть ее. Старый молл находился меньше чем в миле отсюда. Он был почти полностью разрушен, но место для стоянки автомобилей осталось нетронутым, поскольку там проходил низкий сырой туннель. Если Макс прав и убийца бросил оружие в ливневый коллектор, тогда оно все еще должно лежать там, подобно тем мрачным воспоминаниям, что осквернили мои мечты, если не всю мою жизнь. Мне следовало возвратиться, чтобы найти то, что осталось от последнего вздоха моего отца, но я не знал, мог ли это сделать. Однако выбора не было. Я узнаю, было ли это оружие Эзры. Тогда я смогу распорядиться им так, чтобы Миллз никогда не использовала его против Джин. А если это было не его оружие? Если все-таки я ошибся и это не моя сестра нажала на спусковой крючок?

Я подумал о Ванессе, вспомнил ее лицо таким, каким видел в последний раз. Она прогнала меня, проливая слезы на плече другого человека. Смогла бы она сделать шаг навстречу, если бы я попросил? Сделала бы она заявление, чтобы освободить меня?

Я верил, что так и будет. Несмотря на боль, которую я ей причинил. Она была хорошей женщиной. На моих часах было почти пять. Я взглянул на разгром, учиненный в моем офисе, и в какой-то момент передумал делать уборку, – это уже была не моя жизнь, и я запер офис, оставив место нетронутым. По небу плыли разорванные облака, и сквозь них просачивался унылый свет. Люди покидали свои офисы, собирали вещи и отправлялись домой, к тем же самым мечтам, которые так много когда-то значили для меня.

Никто со мной не разговаривал. Никто не поднял в знак приветствия руку. Я приехал домой и поставил машину под высокими стенами с облупившейся краской, около таких же бесцветных, словно присыпанных песком окон. Когда я наконец вошел внутрь, это походило на прогулку по открытой ране. Наша кровать была раздвинута, мой стол распотрошен, и по всему этажу валялась одежда. В каждой комнате я наблюдал ту же картину, но в последней было хуже всего. Я закрыл глаза и увидел Барбару, с ее самодовольной улыбкой, когда она оставила меня на подъездной дороге.

Я блуждал по дому, прикасаясь к некоторым личным вещам, потом перебрался в кухню и достал бутылку бурбона и стакан. Усевшись за кухонным столом, я опустошил полстакана, прежде чем увидел то, что лежало прямо передо мной на столе. Я стукнул стаканом по столу так сильно, что оставшийся бурбон вынесло словно взрывом из стакана, и он разлился мокрой дутой по газете, которую Миллз так тщательно разложила специально для меня.

Это была «Пост Солсбери», и я там был на первой странице. Не заголовок стад причиной моего гнева, а то, что Миллз положила газету так, чтобы я не мог не заметить ее. Все было рассчитано на то, чтобы причинить мне боль. Миллз поймала меня дома, застала врасплох и располосовала меня газетой за пятьдесят центов.

Мой стакан разлетелся вдребезги, ударившись о стену. Затем я вскочил на ноги.

У автора не было многих фактов, но они читались между строк. Под следствием оказался сын погибшего богатого адвоката. Он одним из последних видел убитого живым и согласился пойти на место преступления. На кону было завещание: пятнадцать миллионов долларов.

Не много, подумал я, но более чем достаточно, чтобы общество распяло тебя на кресте. И скоро они добудут кучу незавидной информации, которую выведают у соседей или коллег.

Я опять посмотрел на газету и, будто увидел будущие заголовки:

«МЕСТНЫЙ АДВОКАТ ПОДВЕРГСЯ СУДЕБНОМУ ПРЕСЛЕДОВАНИЮ…

ОБВИНЕНИЕ ОТДЫХАЕТ…

ЖЮРИ НАЗЫВАЕТ ВИНОВНОГО В ДЕЛЕ ОБ УБИЙСТВЕ ПИКЕНСА…

ВЫНЕСЕНИЕ ПРИГОВОРА СЕГОДНЯ…»

Зазвонил телефон. Я схватил трубку.

– Что! – дико и коротко рявкнул я.

Сначала стояла тишина, и я подумал, что там никого нет. Но потом я услышал влажный сопящий шум и сдерживаемое рыдание.

– Привет, – сказал я.

Крик. Рыдание. Беспомощный шепот, который поднимался до такой острой и высокой ноты, что я не мог себе и представить. Я слышал тупые и ритмичные удары и понял, что это была Джин, которая то ли билась головой о стену, то ли в отчаянии сильно раскачивалась в своем кресле. Мои собственные проблемы отступили куда-то далеко.

– Джин, – произнес я. – Все хорошо. Успокойся.

Я слышал сдавленное дыхание, как будто ее легкие морили голодом, перед тем как набраться храбрости для одного последнего большого усилия. Воздух ворвался в них, и, когда он выходил, прозвучало мое имя, но так слабо, что я его едва услышал.

– Да. Это я. У тебя все хорошо? – Я пытался быть спокойным, но Джин никогда не говорила так плохо, и я представил, как по полу растекается ее кровь или бьет струей в горячий розовой воде. – Поговори со мной, Джин. Что такое? Что случилось?

Более влажное сдавленное дыхание.

– Где ты? – настаивал я. – Ты дома?

Она снова произнесла мое имя. Проклятие. Благословение. Мольба. Возможно, все вместе. Потом я услышал другой голос, голос Алекс, но он звучал отдаленно.

– Как дела, Джин? – Прозвучали быстрые шаги по деревянному полу, они ускорялись, становились громче. – С кем ты разговариваешь? – Джин не ответила. Даже ее дыхание остановилось. – Это Ворк, да? – требовательно спросила Алекс, ее голос повышался, а я все сильнее сжимал трубку в руке словно топор. – Дай мне телефон. Дай сюда.

Потом на линии появилась Алекс, и я мне захотелось достать ее и избить.

– Ворк?

– Передай трубку Джин! Сейчас же, будь ты проклята!

– Я знала, что это ты, – сказала она невозмутимым голосом.

– Алекс, я говорю настолько серьезно, что ты не можешь себе представить. Я хочу поговорить с сестрой и немедленно!

– Это последнее, что тебе необходимо немедленно.

– Не тебе решать.

– Джин слишком расстроена, чтобы понимать, что делает.

– Это не твое дело.

– Чье тогда? Твое?

Я промолчал, и в этот момент услышал плач Джин. Я чувствовал себя ужасно беспомощным.

– Ты знаешь, через что она прошла; Алекс. Ты знаешь ее историю. Ради Бога, она нуждается в помощи.

– Да, нуждается, но не в твоей. – Я попытался возразить, но Алекс прервала меня. – Позволь мне прояснить одну вещь. Джин расстроена, потому что увидела твою фотографию в газете, ты – тупое дерьмо. Там черными буквами написано, что ты причастен к убийству ее отца. Теперь понятно, почему она расстроена?

Тогда до меня дошло. Я понял. Статья снимала обвинение с Джин. Она убила отца, а на ее брата возлагалась вина за это. Неудивительно, что ее раздирало на части. Такое могло случиться с ней – в тот день она говорила с детективом Миллз, – но реальность оказалось иной, и это ее разрывало. Открытие поразило меня. Я был вне себя и знал, что сейчас мог причинить ей больше вреда, чем помочь. Бедная Джин. Что еще она должна вынести?

– Если с ней что-нибудь случится, Алекс, ты за это ответишь.

– Теперь я вешаю трубку. Не приезжай сюда.

– Передай ей, что я ее люблю, – сказал я, но Алекс уже исчезла. Я опустил трубку телефона и продолжал сидеть за столом в дальнем углу кухни, уставившись в стену, а затем опустил голову на руки, как в колыбель. Казалось» рушится все, и я думал о том, какую еще печаль может принести этот нескончаемый