у спальни был невзрачный. Внезапно ей ужасно захотелось взглянуть на комнату графа Олмюца, своего соседа.
Если он успел прийти, это несложно определить — в коридоре тогда будет темно. А вдруг он не погасил свет? Что если забыл? Он же такой непредсказуемый… Ну, только взглянуть бы одним глазком…
Ладно, это не к спеху. Сначала надо приготовиться ко сну — это долгий ритуал, включающий непременную ванну. Ванну она всегда принимала в последнюю очередь, — говорят, от бессонницы помогает, — а сначала надо было заняться лицом. Все эти манипуляции превращали отход ко сну в какой-то критический момент, в кульминацию напряжения, вместо того чтобы служить отдохновением от дневных забот, тем, кто крепко спит, подобные ощущения неведомы.
Она открыла дверь и попала в кромешную темноту. Включив свет в коридоре, Милдред увидела под дверью своего соседа огромные замшевые ботинки, заляпанные грязью. Значит, граф уже приехал, и любопытство придется поумерить. В английских домах, подумала Милдред, ботинки не оставляют в коридоре, как это делают в отелях… но подобные нюансы иностранец может и не знать. Ботинки были настолько перепачканы, что нуждались в основательной чистке. Конечно же дворецкий — временный дворецкий — об этом позаботится.
Почему она их раньше не заметила? И тут Милдред вспомнила, что вскоре после того как она уединилась в своей спальне, свет в коридоре потух. А сейчас он снова горит — ну конечно, сама же и зажгла.
«Какая же я дура, какая дура!» — мысленно отчитала себя Милдред. Но от стука в чужую дверь ее удерживал не вид огромных ботинок, а простая карточка с его именем, вставленная в медную табличку с четырьмя уголками.
Она вернулась в свою комнату с понятным чувством облегчения, что не выдала себя. И приступила к ритуалу отхода ко сну, который хоть и был бесконечно долгим, но без него, она знала, уснуть не удастся. «Сперва приму ванну, — подумала она, — а потом снотворное выпью». Бессонница была ее извечным врагом.
Вода была еще горячая — в загородных домах она часто после полуночи остывает, — и Милдред лежала, прикрыв глаза, полусонная, в пене со специальными химическими добавками. «Вот так бы и умереть!» — подумала она, но конечно не всерьез. Какие-то неврозы ей удалось преодолеть — например, клаустрофобию, которая раньше мучила ее в переполненном поезде, — а какие-то нет. Одна ее подруга умерла как раз в ванне. От сердечного приступа. Над ванной, по старому обычаю, висел звонок, но помощь все равно подоспела поздно.
Над этой ванной звонка не было, даже если бы и был, кому на него ответить, но Милдред давно взяла себе за правило оставлять дверь в ванную приоткрытой. Если кто-то войдет — tant pis, — она закричит, и непрошеный посетитель, будь то мужчина, будь женщина, конечно же ретируется.
Давно известно, что горячая ванна успокаивает нервы — как приятно, когда для удовольствия находятся медицинские обоснования!
Милдред блаженствовала в душистой зеленоватой воде, под пеной едва угадывались очертания ее бледно-розовых рук и ног, как вдруг на глянцевой белой стене напротив возникла тень. Наверное, это кто- то из знакомых, но разве можно узнать человека по тени?
В отличие от большинства Милдред привыкла лежать головой к крану. Тень на блестящей стене становилась все больше и темнее.
— Что вам нужно? — спросила она, чувствуя себя до некоторой степени защищенной густым слоем пены.
— Мне нужна ты, — ответила тень.
Но прозвучало ли это на самом деле? Или этот голос ей только пригрезился? Больше не последовало ни звука, ни какого-либо иного сигнала, только профиль лица на стене с каждым мигом делался все отчетливее, пока наконец губы резко не разомкнулись наподобие отверстых жабр.
Никто не знает, как поведет себя в критический момент. Милдред выскочила из воды с воплем:
— Убирайся к черту! — И впервые за много лет закрыла дверь ванной на замок.
Теперь-то он отвяжется!
Но это не помогло — ибо когда она закончила возиться с ключом и огляделась, испытывая несказанное облегчение оттого, что справилась с этой напастью, то увидела знакомый силуэт, пускай не так отчетливо, как прежде, но зато с более явственной рыбьей пастью.
Выходило, что путь к отступлению отрезан: теперь она была в западне.
Но что же делать?
Милдред легла в остывающую ванну и повернула кран — однако горячая вода тоже стремительно остывала, повинуясь автоматике. Она вылезла из воды замерзшая еще сильней, чем до того, как туда забралась. А тем временем эти тонкие рыбьи губищи опять зашевелились, будто что-то жевали.
Один смелый поступок порождает другой. «Ну уж нет, не дождешься, — решила Милдред. — Я не собираюсь торчать всю ночь в этой ледяной ванной». (Вообще-то в ванной было не так уж холодно, просто Милдред трясло.)
— Получай, гадина! — Она запустила в тень губку. На мгновение профиль — а тень состояла только из него — исказился, но тонкие губы очень скоро снова зашевелились, то раскрываясь, то смыкаясь.
Что теперь? Халата она в ванную не взяла — за ненадобностью, а потому завернулась в полотенце, отперла дверь и бросилась в коридор. Свет горел; а когда она полчаса (или час?) назад шла в ванную, тоже горел? Кажется, нет, но точно она уже не помнила; теперь время и события в ее сознании существовали отдельно, не так, как после завтрака, с привычным распорядком: столько-то времени на письма, столько-то на работу, столько-то осталось до обеда — если на обед было время. Практически все мы делим свой день на части исходя из давно сложившихся правил. Сейчас эти временные границы исчезли; она стояла совсем одна в этом коридоре и абсолютно не представляла, который час.
Но, как добропорядочной гостье, ей следует потушить свет. А в ванной она его не оставила? Нет, точно, не оставила, но все же лучше убедиться. С большой неохотой Милдред чуть приоткрыла дверь в ванную, чтобы только заглянуть.
Как она и думала, ванная была погружена во тьму; однако на стене напротив по-прежнему маячил смутный отпечаток навязчивого образа, слегка подсвеченный изнутри каким-то особым тусклым светом; Милдред видела, как странное пятно фосфоресцирует, уже почти совсем не похожее на человеческое лицо.
Интересно, этот силуэт оставался там все время или вновь нарисовался только сейчас, когда она открыла дверь?
Какое счастье снова оказаться в коридоре, под защитой графа Олмюца, чье присутствие, близкое присутствие, должно было избавить ее от необъяснимых страхов! Всю жизнь ее преследуют эти страхи, но никогда еще они не принимали столь определенной формы и не являлись ей, как Валтасару на пиру.[9]
Когда, интересно, он прибыл? Его ботинки — такие огромные — она заметила, еще когда совершила первую вылазку — в сторону ванной. Тогда дверь в его комнату была затворена, в этом Милдред готова была поклясться; теперь она была широко открыта; но в состоянии сильного возбуждения, а тем более страха, время перестает восприниматься как некая последовательность событий.
Милдред вспомнила, как спрашивала у Джоанны, не запереть ли ей на ночь дверь, и чуть не рассмеялась. А ведь многие женщины запираются даже когда им не грозит вторжение непрошеного гостя, какого-нибудь призрака или грабителя, какого-нибудь мародера, насильника, да мало ли кого…
Она тоже заперлась; но избавиться от шума, шедшего из соседней комнаты, не удалось. Определить, что это за звук было сложно — нечто среднее между храпом, бульканьем, хрюканьем и хрипом. Она знала, мужчины любят покряхтеть, покашлять, прочистить горло и еще похвастаться какими-то своими хворями — чего женщина никогда не сделает. Она всегда считала храп куда более веским основанием для развода, чем даже супружеская неверность, уход из дома или насилие; впрочем, разве храп сам по себе это не насилие над личностью?
Какая нелепость, что она вынуждена защищаться от того, кто сам должен служить ей защитой!
К счастью, Милдред взяла с собой «затычки» (страдая бессонницей, она боялась любого шума, будь
