— Чек? — с сомнением переспросил мистер Янтар.
— Ну, тогда одна гинея. Спасибо.
Дверь за мистером Янтаром закрылась, и доктор нажал кнопку звонка. Вошла сестра.
— Сестра, у меня к вам просьба. Проводите, пожалуйста, мистера Янтара домой.
— Хорошо, доктор Сигизмунд. Родственникам сообщить?
— Об этом спросите у него самого, — ответил доктор Сигизмунд Кин. — Впрочем, я забыл — все его родственники на том свете.
ПЕВЦЫ
Перевод М. Загота
Для семьи Марринеров канун Рождества всегда был днем очень напряженным и трудным — для всех ее членов, исключая самого мистера Марринера. В праздники глава семейства обычно отделывался легким испугом, легким в смысле лично им затраченных усилий. Но не в финансовом смысле. Мистер Марринер знал, что его финансовые ресурсы понесут серьезный урон. А позднее, вечером, когда он достанет чековую книжку, чтобы одарить традиционными подарками своих чад и домочадцев, родственников и прислугу, урон окажется еще более ощутимым. Но теперь это ему по карману, более по карману в это Рождество, чем в любое другое за всю историю его постоянно растущего капитала. И не нужно ни о чем думать, не нужно ничего выбирать; достаточно свериться со списком и кое-кого вписать, а кое-кого вычеркнуть. На сей раз будет вычеркнута серьезная статья расхода, хотя ее и нет в списке или на корешке чековой книжки. Пожалуй, высвободившуюся сумму можно добавить детям. Тогда в глазах Джереми и Анны он будет еще щедрее, а если жена отпустит какое-нибудь замечание (чего она, будучи женщиной тактичной, не сделает), он засмеется и назовет это «перераспределением капитала» — «капитальным перераспределением капитала, дорогая моя!».
Но все это после ужина.
Итак, из собравшейся за столом четверки только он не провел день в трудах и заботах. Его жена и Анна трудились не покладая рук, украшая дом и готовясь к вечеринке по случаю Дня подарков. Правда, на поиски самих подарков им тратить время не пришлось, в этом не было нужды. Анна на два года старше Джереми, умение делать подарки унаследовала от матери и приготовила их еще месяц назад; шестым чувством она угадывала, кому и что нужно. А Джереми все оставлял на последнюю минуту. Его метод являл противоположность методу Анны и был куда менее успешным; сначала он думал о подарке, а уж потом — куда его пристроить. Кому подойдет эта маленькая коробочка? А эта коробочка, чуть побольше, она кому? Кто станет счастливым обладателем третьей коробочки? Когда приходило время дарить подарки, мысли Джереми следовали по проторенной дорожке. В этом году он решил всех осчастливить коробочками. Они стоили дорого, походили одна на другую, и в глубине души он их стыдился. Менять что-либо было уже поздно, но когда он думал о трех или четырех друзьях, которые останутся неокоробоченными, его терзали угрызения совести.
Так он молча корил себя, как вдруг услышал за окном пение.
— Э, да там христославы! — прогудел он ломающимся баском.
Все сразу смолкли, заулыбались.
— Хорошо поют, правда?
— В этом году их еще не было, — заметила миссис Марринер.
— Как же, дорогая, были — они явились несколько дней назад, но я их отправил, сказал, что христославы приходят под Рождество, но никак не раньше.
— Сколько их там?
— Кажется, двое, — ответил Джереми.
— Мужчина и женщина?
Джереми встал и отдернул занавеску. К подоконнику, выходившему в сад, пробиваемая лишь светом далекого уличного фонаря, прижималась тьма.
— Плохо видно, — сказал он, отходя от окна. — Но кажется, там мужчина и мальчик.
— Мужчина и мальчик? — переспросил мистер Марринер. — Это не совсем обычно.
— Может, они хористы, папа. А поют замечательно.
В эту минуту в парадную дверь зазвонили. Дом был достаточно старый, и, чтобы сохранить его облик, медную рукоятку звонка менять не стали. Когда кто-то за нее тянул, весь дом заметно вздрагивал, издавая странный пронзительный звук, будто теребили его сердечные струны, звонок же сперва тоненько позвякивал, а потом начинал безостановочно дребезжать. Марринеры к этому давно привыкли и улыбались, когда гости подскакивали на месте; но сегодня подскочили они сами. Они вслушивались: вот сейчас зазвучат шаги по каменным плитам вестибюля. Но никаких звуков не было.
— Миссис Парфитт придет только к стирке, — вспомнила миссис Марринер. — Кто пойдет и даст им что-нибудь?
— Я, — вызвалась Анна, соскакивая со стула. — Что мне им дать, папа?
— Ну, дай им шиллинг, — сказал мистер Марринер, доставая монетку из кармана. Даже если требовалась немалая сумма, она всегда у него была.
Анна порхнула к двери, лицо ее сияло, она так и жаждала одарить ближнего; через пару минут она вернулась куда более медленной походкой, с озадаченным и даже слегка испуганным видом. Она не села, а осталась стоять возле кресла, положив руки на его спинку.
— Он сказал, что этого мало, — сообщила она.
— Мало? — переспросил отец. — Так и сказал?
Анна кивнула.
— Ай да наглец. — Реакция отца часто была непредсказуемой, даже для членов его семьи; каким-то образом нахальство певца затронуло в мистере Марринере струну сочувствия. — Иди и скажи: споют еще одну песню, получат еще шиллинг.
Анна не шевельнулась.
— Папочка, разреши мне туда больше не ходить.
Все трое вопросительно взглянули на нее.
— Не ходить? Но почему?
— Мне не понравились его манеры.
— Чьи? Мужчины?
— Да. Мальчик — ты был прав, Джереми, это оказался мальчик, совсем маленький — стоял и молчал.
— Чем тебе не понравились манеры мужчины? — заинтересованно спросил мистер Марринер.
— Ну, не знаю! — Анна быстро задышала, пальцы впились в сцинку кресла. — Дело не только в манерах.
— Генри, я бы не… — умиротворяюще начала миссис Марринер, но вдруг на ноги вскочил Джереми. Ему было стыдно перед собой за то, что он так безответственно отнесся к рождественским подаркам, что он вообще безответственный по сравнению с Анной, хотелось как-то исправиться.
— Вот шиллинг, — сказала Анна, протягивая монетку. — Он его не берет.
— А вот их уже два, — произнес отец, подкрепляя слово делом. — Но при условии — пусть споют еще.
Пока Джереми не было, все сидели молча. Анна никак не могла успокоиться, мистер Марринер барабанил пальцами по столу, его жена разглядывала свои кольца. Наконец она сказала:
— Они теперь такие заносчивые, с чувством классового сознания.
— Дело не в этом, — возразила Анна.
— В чем же?
Не успела она ответить — если и собиралась, — дверь открылась и вошел Джереми, раскрасневшийся, возбужденный, но и торжествующий — он одержал победу над собой. Не подходя к столу, он остановился поодаль и посмотрел на отца.
