желание выпить что-нибудь покрепче, чем чай из трав, я всегда вспоминаю о том, что предшествовало введению добровольного ограничения на употребление спиртных напитков в Туле.
Я бывала в квартире Юлианы и раньше, но мы всегда сидели на кухне и пили кофе. Необходимо уважать границы, в которых существует человек. Особенно, когда вся его жизнь и так обнажена, как открытая рана. Но в настоящий момент мною движет неотвязное чувство, будто передо мной стоит какая-то задача, сознание того, что кто-то что-то упустил.
Поэтому я исследую все вокруг, а Юлиана нисколько не возражает. Во-первых, у нее есть яблочное вино из магазина “Ирма”, во-вторых, она так долго существовала на разные пособия под электронным микроскопом государства, что уже перестала думать, будто у человека могут быть какие-либо тайны.
Квартира полна того домашнего уюта, который появляется, когда по лакированным полам уже достаточно походили в сапогах с деревянными каблуками, и уже забыли достаточное количество сигарет на столе, а на диване уже не раз засыпали в пьяном виде, и единственное, что является новым и хорошо работает - это телевизор, большой и черный, как концертный рояль.
Здесь на одну комнату больше, чем в моей квартире - это комната Исайи. Кровать, низенький стол и шкаф. На полу картонная коробка. На столе - две палки, бита для игры в классы, какое-то приспособление с присоской, игрушечный автомобильчик. Все блеклое, как морские камешки в ящике стола.
В шкафу плащ, резиновые сапоги, сабо, свитера, нижнее белье, носки, наваленные в полном беспорядке. Я засовываю руку под ворох одежды, провожу рукой сверху по шкафу. Там нет ничего, кроме прошлогодней пыли.
На кровати, в прозрачном полиэтиленовом пакете, лежат его веши, полученные из больницы. Непромокаемые брюки, кеды, джемпер, белье, носки. В кармане белый, мягкий камешек, который использовался в качестве мела.
Юлиана стоит в дверях и плачет.
- Я выбросила только памперсы.
Раз в месяц, когда у Исайи усиливалась боязнь высоты, он в течение нескольких дней пользовался памперсами. Однажды я сама ему их покупала.
- Где его нож? Она не знает.
На подоконнике стоит модель корабля, резко выделяющаяся своим дорогим видом в невзрачной комнате. На его цоколе написано: Теплоход “Йоханнес Томсен” Криолитового общества “Дания”.
Никогда прежде я не пыталась понять, как ей удавалось удерживаться на поверхности.
Я обнимаю ее за плечи.
- Юлиана, - говорю я. - Сделай одолжение - покажи мне свои бумаги.
У каждого из нас есть ящик, коробка, папка. У Юлианы для хранения печатных свидетельств ее существования есть семь засаленных конвертов. Для многих гренландцев самой сложной стороной жизни в Дании является бумажная. Созданный государственной бюрократией бумажный фронт ходатайств, бланков и обязательной переписки с необходимыми инстанциями. Есть тонкая и глубокая ирония в том, что даже столь примитивное существование, как у Юлианы, порождает такую гору бумаг.
Маленькие номерки из амбулатории по лечению алкоголизма на Сундхольме, свидетельство о рождении, 50 чеков от булочника на площади Кристиансхаун, за которые, если наберется сумма на 500 крон, дают бесплатный крендель. Карточка учета посещений из венерологической клиники Рудольфа Берга, старые части “А” и “Б” карточек из налогового управления, квитанции из сберегательной кассы. Фотография освещённой солнцем Юлианы в Королевском саду. Карточка медицинской страховки, паспорт, неоплаченные счета из Энергонадзора. Письма из кредитного общества “Рибер” о не выплаченных Юлианой долгах. Стопка тонких листков, похожих на извещения о выплате зарплаты, из которых следует, что Юлиана каждый месяц получает пенсию в 9400 крон. В самом низу - пачка писем. Я никогда не могла заставить себя читать чужие письма. Поэтому я пропускаю личные письма. Под ними - официальные, напечатанные на машинке. Я уже собираюсь положить их назад, когда обращаю внимание на одно из них.
Это странное письмо. “Настоящим уведомляем Вас о том, что правление Криолитового общества “Дания” на своем последнем заседании приняло решение о выделении Вам пенсии как вдове Норсака Кристиансена.
Пенсия составляет 9000 крон в месяц, эта сумма будет регулироваться в зависимости от индекса цен”. От имени общества письмо подписано “Э. Любинг, главный бухгалтер”.
Ничего особенного в самом письме нет. Но когда оно было написано, его развернули на 90 градусов. И авторучкой на полях наискосок написали: “Примите мои соболезнования. Эльза Любинг.”
Можно кое-что узнать о своих ближних, читая то, что они написали на полях. Многие люди задумывались над исчезнувшим доказательством теоремы Ферма. В книге, в которой рассматривается так никогда и не доказанный постулат о том, что если можно представить число в квадрате в виде суммы квадратов двух других чисел, то для степени больше двух это невозможно, Ферма приписал на полях: “Этому положению я нашел поистине удивительное доказательство. К сожалению, эти поля слишком малы, чтобы вместить его”.
Два года назад в конторе Криолитового общества “Дания” сидела дама и диктовала в высшей степени корректное письмо. Оно написано по всем правилам, в нем нет опечаток, оно такое, каким и должно быть. Потом ей дали его перечитать, она прочитала и подписала. Затем помедлила минутку. И, повернув листок, написала: “Примите мои соболезнования”.
- Как он умер?
- Норсак? Он был в экспедиции на Западное побережье. Это был несчастный случай.
- Что за несчастный случай?
- Он съел что-то не то. Кажется, так.
Она беспомощно смотрит на меня. Люди умирают. И совершенно бесполезно размышлять о том, как они умирают и почему.
- Можно считать дело закрытым.
Это я говорю по телефону с Ногтем. Я предоставила Юлиану ее собственным мыслям, которые двигаются словно планктон в море сладкого вина. Возможно, мне надо было остаться с ней. Но я не целитель душ. Я и самое себя не в состоянии исцелить. К тому же, у меня есть свои навязчивые идеи. Это они заставили меня позвонить в полицию. Меня соединяют с отделением “А”. Там мне говорят, что инспектор все еще работает. И, судя по его голосу, он работает слишком долго.
- Свидетельство о смерти подписано сегодня в 4 часа.
- А те следы?
- Если бы вы видели то, что я повидал, или если бы у вас самой были дети, вы бы знали, насколько они безрассудны и непредсказуемы.
В его голосе звучат раскаты грома при мысли обо всех тех несчастьях, которые принесли ему его собственные шалопаи.
- В данном случае речь, конечно же, идет просто о грязном гренландце, - говорю я.
В трубке молчание. Он из тех, кто даже после продолжительного рабочего дня сохраняет резервы для того, чтобы быстро перейти в наступление.
- Вот что я вам, черт возьми, скажу. Для нас все равны, все. Упади с крыши пигмей или убийца- рецидивист, совершивший преступления на сексуальной почве, мы делаем все, что полагается. Все. Понимаете? Я сам ездил за судебно-медицинским заключением. Нет никаких признаков того, что это не просто несчастный случай. Из тех трагических случаев, которых у нас происходит 175 в год.
- Я собираюсь подать жалобу.
- Ну что ж, подавайте.
Разговор закончен. На самом деле я не собиралась жаловаться. Но у меня тоже был тяжелый день. Я знаю, что у полиции много дел. Я хорошо его понимаю. Все, что он сказал, я поняла.
Кроме одного. Когда меня позавчера допрашивали, мне надо было ответить на ряд вопросов. На некоторые из них я не ответила. Один из них был вопрос о “семейном положении”.
- Это, - сказала я полицейскому, - вас не касается. Если только вы не собираетесь назначить мне свидание.
Поэтому полиция не должна была ничего знать о моей личной жизни. Откуда, спрашивается, Ноготь
