- Я думаю, - говорит Лукас, - о маленьком капитане вон на том мостике. Он больше уже не управляет судном. Он больше уже не имеет власти. Он лишь связующее звено, передающее импульсы сложной машине.
Лукас стоит, облокотившись о перила крыльев мостика. Из моря перед носом “Кроноса” вырастает небоскреб, покрытый красной полиэмалью. Он возвышается над передней палубой и тянется ввысь, минуя верхушку мачты. Если задрать голову, то можно увидеть, что где-то под серыми облаками даже этому явлению приходит конец. Это не дом. Это корма супертанкера.
Когда я была маленькой и жила в Кваанааке, в конце 50-х и начале 60-х, даже европейское время шло относительно медленно. Изменения происходили в таком темпе, что не успевал возникнуть протест против них. Этот протест сначала выражался в понятии “доброе старое время”.
Тоска по прошлому была тогда новым чувством в Туле. Сентиментальность всегда будет первым бунтом человека против прогресса.
Такое отношение уже изжило себя. Теперь необходим какой-то другой протест, а не слезливая ностальгия. Дело в том, что теперь все идет так быстро, что уже в настоящий момент мы переживаем то, что через мгновение будет “добрым старым временем”.
- Для этих судов, - говорит Лукас, - окружающий мир больше не существует. Если, встретившись с ними в море, попытаешься связаться с ними по УКВ, чтобы обменяться прогнозами погоды и координатами или чтобы узнать о скоплениях льда, то они не ответят. У них вообще не включено радио. Если водоизмещение судна 250 000 кубических метров, и оно имеет такое же количество лошадиных сил, что и атомная электростанция, и на нем огромный как старый корабельный рундук компьютер для вычисления курса и скорости, чтобы потом, если это потребуется, или точно соблюдать их, или немного отклоняться, то окружающий мир тебя уже более не интересует. Тогда от всего мира остается только место, из которого ты плывешь, место, куда ты плывешь, и тот, кто тебе платит, когда ты доберешься до места назначения.
Лукас похудел. Он начал курить.
Так или иначе, но он прав. Одна из особенностей развития Гренландии - это ощущение, что все произошло совсем недавно. Новые, хорошо вооруженные и быстроходные инспекционные суда Датского военно-морского флота только что введены. Референдум о членстве в Общем рынке и незначительное большинство за выход с 1 января 1985 года, повторное обсуждение в ноябре 1992 года и повторное вступление 1 января 1993 года - самый большой внешнеполитический поворот в истории - произошли буквально на днях. Министр обороны только что ограничил въезд в Кваанаак по военным соображениям. А то место, у которого мы стоим - плавучее нефтехранилище, “Гринлэнд Стар” - 25 000 металлических понтонов, прикрепленных ко дну моря на глубине 700 метров, пол квадратных километра уродливого и тоскливого, продуваемого всеми ветрами зеленого металла, в 20 морских милях от берега - построено совсем недавно. “Динамичный” - это то слово, которое так любят политики.
Все это создано с целью подавления.
Подавления не гренландцев. Время военного присутствия, прямого насилия цивилизации в Арктике уходит. Для прогресса это уже более не является необходимостью. Теперь вполне достаточно либерального призыва к алчности во всех ее проявлениях.
Технологическая культура не уничтожила народы, проживающие у Северного Ледовитого океана. Думать так - это значит быть слишком высокого мнения об этой культуре. Она лишь послужила инициатором, всеобъемлющим примером возможности - которая заложена в любой культуре и в любом человеке - строить жизнь вокруг особой западной помеси вожделения и бессознательного.
Подавить они хотят другое, нечто большее, то, что вне людей. Это море, земля, лед. Конструкция, которая простирается у наших ног, является такой попыткой.
Лицо Лукаса искажено неприязнью.
- Раньше, до 92-го, была лишь база “Поларойл” у Фэрингехаун. Маленький поселок. На одной стороне фьорда телеграф и рыбообрабатывающий завод. На другой стороне весь комплекс. Под управлением Гренландской торговой компании. С грузом до 50 000 тонн мы могли пришвартоваться кормой. Спустив судовые шланги, мы выходили на берег. Там был лишь один жилой дом, столовая, насосная станция. Пахло дизельным топливом и бримолем. Пять человек управлялись со всем. В столовой мы всегда выпивали джин-тоник с управляющим.
Этой сентиментальной стороны я в нем раньше не замечала.
- Это, наверное, было здорово, - говорю я. - А танцы в деревянных башмаках под аккордеон тоже были?
Его глаза превращаются в щелочки.
- Вы не правы, - говорит он. - Я рассказываю о полномочиях. И о свободе. Тогда капитан был высшей инстанцией. Мы сходили на берег, брали с собой экипаж, кроме стояночного вахтенного. В Фэрингехауне не было ничего. Это было всего лишь богом забытое пустынное место между Готхопом и Фредериксхопом. Но притом, что там ничего не было, там, если возникало желание, можно было прогуляться.
Он кивает в сторону системы понтонов перед нами и в сторону стоящих поодаль бараков из алюминия.
- Здесь три беспошлинных магазина. Отсюда постоянное вертолетное сообщение с землей. Здесь есть гостиница и водолазная станция. Почта. Представительства “Шеврона”, “Галфа”, “Шелла” и “Эссо”. Они за два часа могут смонтировать посадочную полосу для небольшого реактивного самолета. У судна, стоящего перед нами, бруттотоннаж 125 000 тонн. Тут развитие и прогресс. Но никто не может сойти на берег, Яспер-сен. Они придут на судно, если вам что-нибудь потребуется. Они отметят в листке заказов то, что вам нужно, и вернутся с передвижным трапом и запихнут вам все на борт. Если капитан настаивает на том, чтобы сойти на берег, то приходит парочка офицеров безопасности, забирает тебя у трапа и водит за ручку, пока ты не вернешься назад. Говорят, что из-за опасности пожара. Из-за опасности саботажа. Говорят, что когда хранилища заполнены, здесь одновременно находится один миллиард литров нефти.
Он хочет взять новую сигарету, но пачка пуста.
- Это суть централизации. В этих условиях те, кто водят корабли, почти потерялись. Моряки больше не существуют.
- Вы надеялись сойти на берег? Я качаю головой.
- Даже если это был бы единственный шанс? Если это был бы конечный пункт? Если бы теперь оставался лишь путь домой?
Он хочет знать, как много мне известно.
- Мы ничего не загружаем, - говорю я. - Мы ничего не выгружаем. Это всего лишь стоянка. Мы чего- то ждем.
- Это все догадки.
- Нет, - говорю я. - Я знаю, куда мы плывем.
Поза его по-прежнему непринужденная, но теперь он начеку.
- Расскажите мне, куда.
- За это вы должны сказать мне, почему мы здесь стоим.
Кожа его лица не выглядит здоровой. Она очень белая и шелушится в довольно сухом воздухе. Он облизывает губы. Он поставил на меня, как на своего рода страховку. Теперь он оказывается перед новым, рискованным контрактом. Но это требует ко мне доверия, которого у него нет.
Не говоря ни слова, он проходит мимо меня. Я иду за ним на мостик. Закрываю за нами дверь. Он подходит к слегка приподнятому навигационному пульту.
- Покажите, - говорит он.
Это карта Девисова пролива масштабом 1:1 000 000. На западе ее изображена оконечность полуострова Камберленд. На северо-западе - побережье у банки Сторе Хеллефиске.
На столе, рядом с морской картой, лежит карта ледовой обстановки, изданная Ледовой службой.
- Полярный лед, - говорю я, - находился в этом году,
