чистейшей воды, тебе в мистику по штату верить не положено, ты ж у нас физик, ученый и вообще уравновешенный тип, ты все лженаучные теории раскалываешь на раз-два-три! Но о чем-то подобном они, судя по всему, говорили много: о времени, пространстве, о других мирах и возможности другой жизни, это естественно, как и то, каким образом это все преломилось творческим воображением Марка Твена Нам-то что это дает? Непонятно. Столько всего наворочено! Поищем-ка еще пометки».
Нашлась одна, во второй части. Вернее, было две короткие черточки на одной странице, где речь шла о гаданиях, предсказаниях и зашифрованных посланиях, Саров сложил отмеченные фразы. Получилось:
«Не подлежит сомнению, что правильное толкование так же важно, как и точность формулировки самого послания, — заметил Сорок Четвертый. — Не поймешь начало или конец послания, обязательно исказишь их при толковании, и тогда суть послания не дойдет по адресу, утратится, и будет причинен большой вред».
«Не подлежит сомнению, — подумал Саров, — что пора с этим завязывать. Скоро в любой фразе мне начнет мерещиться скрытое послание. Перечитаю через несколько дней на свежую голову, там и посмотрим, тогда и подумаем».
Он отложил рукопись и блаженно потянулся.
Глава 13
Сонная круговерть
Саров упал на кровать. Она ласково приняла его в свои объятия. «Ого, — отметил он, — водяной матрац! Как нас, однако, встречают! — он блаженно потянулся. — На таком только спать и спать. Д-да, только спать. Как, интересно, на нем любовью заниматься? И как у хозяйки с этим делом? — скакнула мысль в сторону. — Все! Шалишь! — остановил ее Саров. — Сейчас не об этом. Сейчас — спать. Спать. Спа-а- а», — он сладко зевнул и провалился в сон.
И тут навалилось. Замелькало и закрутилось. Картинки, одна за другой. Сначала пейзажи, однообразные и тоскливые, как виды вдоль сегодняшней дороги, наверно, это они и были. Потом обрушился кленовый листопад, нет, не кленовый, пожелтевшие листы были уж больно правильной формы, прямо как листы бумаги, ах да, конечно, именно листы бумаги и кружились перед глазами, пестря напечатанными и написанными строками. Потом пришел черед людей. Людей незнакомых и почти исключительно мужчин, целая вереница мужчин, как в час ланча на Уолл-стрит. Мужчин спешащих, мечущихся из стороны в сторону, сталкивающихся, говорящих что-то резкое друг другу и тут же расходящихся, чтобы немедленно сцепиться с другими. Мужчин было много, десятки, если не сотни, но они не сливались в безликую толпу, каждый имел какую-то примету, и с каждым оборотом хоровода узнавался все четче. Лишь два персонажа сна не суетились. Один, длинный и худой, лежал на кровати, лежал как оловянный солдатик, при полном параде и неподвижно. Другой, крупный и одутловатый, с асимметричным, перекошенным вправо, как после инсульта, лицом, сидел за столом, сидел неподвижно, как памятник, и только колебание зрачков покрасневших глаз выдавало в нем живого человеке. К нему, как к тихой пристани, и устремилась уставшая от мельтешения образов мысль Сарова, вздрогнула на пороге кабинета от выбитого на табличке имени хозяина и, трепеща, вползла внутрь.
Джон Эдгар Гувер оторвал глаза от документа, лежавшего перед ним на столе, обвел синим карандашом один абзац, нажал кнопку селектора.
— Ко мне, — коротко бросил он и отпустил кнопку.
«Все приходится делать самому, — раздраженно подумал он, — никто ничего не замечает, никто не хочет думать, всем на все наплевать. Десять тысяч сотрудников, а я, как и двадцать лет назад вынужден читать рапорты агентов. Потому что никто ничего не замечает!»
Джереми Уоксворт, помощник директора ФБР, едва войдя в кабинет, сразу определил: шеф не в духе, четвертая степень. Впрочем, кто же будет в добром расположении духа, находясь на рабочем месте в половине первого ночи, а четвертая степень — не пятая, вот тогда был бы полный швах. Уоксворт склонил голову, изобразив почтительное внимание.
— Вы видели это? — грозно спросил Гувер, бросая документ через стол.
— Да, сэр, — Уоксворту хватило одного взгляда, — рапорт агента Ривкина из Нью-Йорка, составлен вчера, извините, позавчера, 5 января в 22.45, не содержит пометки «срочно», поэтому поступил обычным порядком в 11.45 в отдел надзора за сотрудниками иностранных посольств, после анализа в 16.30 переправлен мне как представляющий определенный интерес, убедившись в ценности информации, я в 19.40 направил его вам, отметив пассаж, привлекший мое внимание. Тот же самый, осмелюсь заметить. Там пометка карандашом.
Он протянул руку и положил рапорт перед Гувером. Тот взял его и немного повертел в свете настольной лампы. Действительно, тонкая карандашная линия, почти покрытая его энергичным росчерком.
— Смените карандаш! — досадливо сказал Гувер, быстро остывая.
— Есть, сэр, — ответил Уоксворт. — Какие будут распоряжения?
— Эти документы необходимо изъять. Тесла всегда был удивительно скрытен и, случалось, годами держал в сейфе уже готовые изобретения. Он настолько верит в свою гениальность, что нисколько не опасается конкурентов. А так как он всегда работал один, то не у кого даже узнать, что он там изобрел. Вполне возможно, что это что-нибудь невероятное, невозможное, сумасшедшее, в его обычном стиле. Все равно мы не можем допустить, чтобы это попало в руки наших врагов, настоящих и потенциальных. Кто знает, как они этим воспользуются? У идей Теслы, даже самых невероятных, невозможных и сумасшедших, есть одна пренеприятная черта — они всегда реализуются, рано или поздно.
— Это понятно, — мягко сказал Уоксворт, — но какие будут распоряжения?
— Не понятно?
— Понятно. Мне бы распоряжение, письменное.
«Ни работать не хотят, ни брать на себя ответственность», — с горечью подумал Гувер, взял лист бумаги и написал:
«Поручаю мистеру Дж. Уоксворту организовать выемку документов из сейфа в номере мистера Николы Теслы в отеле „Нью-Йоркер“, г. Нью-Йорк. Документы представляют угрозу национальной безопасности Соединенных Штатов.
— Кому поручите выполнение операции? — спросил Гувер после того, как Уоксворт внимательно прочитал документ и положил его во внутренний карман пиджака.
— Агенту Корнеллу, сэр.
— Он уже работал по Тесле, — в словах Гувера не было вопросительной интонации.
— Да, сэр.
— Что ж, хорошо.
Агент Корнелл был очень раздосадован. То, что подняли посреди ночи, не в счет, работа у них такая. Но то ж работа, а это что? Работенка, грязная, прямо скажем, работенка, а главное — не по рангу. Это для начинающих, им для практики полезно, да и в радость, а он уже агент опытный, седьмой год в Бюро, он этой практики нахлебался выше крыши и радости от игры в шпионов не испытывает. Ведь как это называется? Правильно, незаконным проникновением это называется. Если застукают, запросто за решетку угодить можно. Начальники открестятся, Уоксворт по телефону все обиняком говорил и только подгонял, дело-де наисрочнейшее, а распоряжение мы потом оформим. Нужно мне будет потом ихнее письменное