Позвонил Тадик.
— Я порасспрашивал знакомых, никто из них не знает ничего об Эве Марш. А как назывались фильмы?
Если бы я знала!
— Понятия не имею, не знаю также, кто и когда их делал, но обычно наверху бывает написано мелким шрифтом. К примеру, какая?нибудь… ну вот, скажем «Пансион пани Латтер» по повести Болеслава Пруса «Эмансипантки».
— Ох, нелегко это. Если бы вы хоть название фильма знали…
Я принялась названивать Ляльке, но она выключила сотовый, и привег! А ее домашний телефон не отвечал. Позвонила я и Магде, может, она помнит названия фильмов, но и она выключила сотовый. Еще бы, Десперадо! Позвонила Юлите, велела ей влезть в Интернет и поискать там Эву Марш. К сожалению, Юлиту я застала в пути, она подъезжала к Радому. Занесло же ее…
Поздним вечером приехал курьер срочной почты. Несчастную брокколи мне удалось сварить в третьей воде, и была она излишне соленая, ведь каждую очередную воду я старательно солила.
А что касается кассет, так я уже завелась — лопну, а из?под земли достану!
Следственная группа прибыла ко мне ранним утром — в четверть десятого. С чего бы такая спешка?
Странно. Тот факт, что в связи с убийством Вайхенманна я сразу всем приходила в голову, не вызывал удивления, ибо поносила я его где только могла — мерзавец заслуживал этого. Но одно дело знакомые — можно ведь в шутку бросить: «Ну наконец?то ты его прикончила!» Но чтобы серьезные люди, прокуратура, следственные власти приняли всерьез мою болтовню… На каком, интересно, основании? В конце концов, вредный покойник лично мне ничего плохого не сделал, мои произведения портил не он, что я для него — мелочь пузатая. Он к таким высотам руки простирал! Ему Мицкевича подавай, Сенкевича, на худой конец кого?нибудь из наших нобелистов, а не такое жалкое барахло, как я. Не было у меня мотива приканчивать эту мерзость, и личной выгоды не было. Так чего они ко мне заявились?
Еще успела порадоваться, что со вчерашнего дня никаких новых данных не получала, так что не было у меня необходимости кого?то из знакомых защищать или просто чего лишнего не ляпнуть.
Я приняла двух оперативников со всеми вежливостью и вниманием, на какие у меня хватило сил в такую рань, тихо надеясь, что от них я узнаю больше, чем они от меня. Наверняка количество имеющейся информации было в их пользу.
Оба были мне незнакомы. Это немного огорчило и насторожило — а почему не Гурский? Может, не хотелось ему лично защелкнуть наручники на запястьях особы, с которой знаком более двадцати лет? Тогда и в самом деле они располагали весьма сильными подозрениями по отношению ко мне. Предположение, что и говорить, не очень приятное.
— Где вы были четырнадцатого мая между тремя часами дня и девятью вечера? — спросил один из них, не теряя времени и не скрывая цели своего прихода.
— Может, сядем? — вопросом на вопрос ответила я.
Садиться они не захотели. Нет, они не Гурский, совсем не Гурский. Тот по крайней мере знает, что я просто не умею говорить стоя, виновна я или нет. Нуда ладно, пусть стоят. В прихожей еще валялись наполовину распакованные чемоданы и дорожные сумки, хорошо, что я успела извлечь из них грязное белье и отнести в ванную — хоть этим не скомпрометировала себя, а то переживала бы еще больше.
Итак, они остались стоять, я же села. Хорошо, что мне не пришлось вскакивать и бежать рыться в записях, чтобы проверить, где же я была в указанное время. Я и без того прекрасно помнила, где была и что делала четырнадцатого мая. Это было всего три дня назад, я как раз возвращалась на родину.
Ничего не скрывая, всем видом показывая, что готова помочь следствию, я благожелательно стала давать показания.
— Была я в разных местах и время проводила по–разному. — В Дании, в Германии и в Польше, весь день в дороге. Желаете в подробностях?
— Желаем.
— С парома в Варнемюнде я съехала в четырнадцать пятьдесят, а поскольку толкучки не было, в пятнадцать уже оказалась на автостраде.
С удовольствием, не опуская мелочей, я им описала все перипетии своего путешествия — а они, стоя, слушали, болваны! — закончив тем, как в двадцать один час сидела в щецинском ресторане и ужинала.
— Вы откуда ехали?
— Из Дании.
Они помолчали. У меня создалось впечатление, что мои подробные показания им ужасно не понравились. Готова держать пари — в глубине души… нет, не так Лучше: из глубин души они с усилием изгоняли надежду, что это я шлепнула Вайхенманна и представлю фиговое алиби. Надежда цеплялась когтями и зубами, а они в растерянности не знали, чем ее заменить. С таким действительно трудно примириться.
Мое доброе сердце дрогнуло. Мельком подумала: хорошо, что у меня есть привычка не выбрасывать весь тот мусор, который у меня остается от поездки. И никогда не буду выбрасывать!
— Панове, я же все понимаю. В этой игре очень высокая ставка, и не всегда стоит принимать на веру глупости, которые наболтает подозреваемый. Не стану притворяться, что удивлена вашим приходом, и честно признаюсь: уже много лет при виде этого типа, когда он был еще живым, меня трясло от омерзения. И я бы собственными руками перерезала ему горло, да побрезговала бы к нему даже прикоснуться. Вы начнете искать доказательства — я знакома с методами расследования и облегчу вам задачу: вот счета из отелей, где я останавливалась, и их номера телефонов; границу вам придется взять на себя — я не знаю, что и где там теперь отмечают, но фотокамеры и другие пакости у них наверняка есть. Машина моя стоит в гараже, при номерах, можете оглядеть ее, и, если не ошибаюсь, там, в машине, билет на паром и квитанция со стоянки. А вот мои документы… Ага, и прочие бумаги.
Они не пренебрегли добрым советом. Внимательно и со знанием дела пересмотрели всю вытряхнутую мною из чемоданов и сумок макулатуру, все еще не произнося ни слова. Потом наконец сели. Помолчали и малость помягчели — то есть не были уже такими официальными. Не скажу, что совсем расслабились, но наполовину — точно.
— Вы знаете Вальдемара Кшицкого? — спросил один из следователей. Их фамилий я так и не узнала.
— Что вы спросили?
— Я спросил, знает ли пани некоего Вальдемара Кшицкого?
Я живо заинтересовалась.
— А он кто? Я не помню такого имени и никогда, кажется, не слышала, но, возможно, знаю человека в лицо. Без фамилии.
— Как это? — удивился один из парпей. — Вы узнаёте людей только по лицу?
Ну не идиотский ли вопрос! Снисходя к этому недоразвитому, я объяснила, что ничего в этом странного нет: ведь может же быть, что некоего Вальдемара Кшицкого я встречаю несколько раз в год в магазине «Сад–огород» или чуть ли не каждый день при уборке мусора на нашей улице? И откуда мне знать, что провизор в ближайшей аптеке не Вальдемар Кшицкий?
Похоже, я малость рассердилась, и они это заметили. Задавший вопрос еще больше смягчился.
— Вальдемар Кшицкий — ассистент режиссера, в последнее время сотрудничал с убитым, то есть с Вайхенманном. Вы его знаете?
Я глубоко вдохнула воздух, чтобы успокоиться, и отрицательно покачала головой.
— Нет. И даже если когда его видела, не обратила внимания на этого человека. Ему сколько лет?
— Около тридцати пяти…
— Нет, не помшо. И нет смысла пытаться вспомнить. Разумеется, вы мне не скажете, зачем он вам?
Оба ушли в глухую молчанку. Видимо, мое отсутствие в стране, основательно документированное, а значит, полная невозможность личного контакта с Вайхенманном и незнакомство с Кшицким здорово
