Ну здравствуй, Себастьян Март, мелкий чин тайной службы Стильга.
Неплохо выглядишь. Поправился разве только и…
…и тут мне в грудь вонзился проткнувший тент длинный узкий клинок! Гибкая полоска холодной стали, скользнув меж ребер, пробила сердце и согнулась, а в следующий миг ее одним рывком выдернули обратно.
Какое-то мгновение я стоял, пытаясь остановить хлеставшую из раны кровь, а потом со всех сторон навалилась темнота, колени подогнулись, и голова с совершенно деревянным стуком стукнулась о доски настила.
Ну да — я умер. Окончательно и вроде как даже бесповоротно.
Умер — и оказался посреди заполненной серостью беспредельной Пустоты. Я ничего не видел, не слышал и не ощущал — и вместе с тем доподлинно знал, что вырвавшиеся на свободу бесы, подобно скрытым водной гладью акулам, начинают нарезать круги вокруг моей беззащитной души.
Стремительный рывок — и самое шустрое из порождений Бездны вцепилось в столь желанную добычу, но лишь затем, чтобы немедленно сгореть в объявшем его святом огне. Остальные бесы, спасаясь от неминуемой гибели, сами забились в наиболее глухие закутки моей души, а исцелившееся сердце вновь начало разгонять по жилам кровь.
Какое-то время я беззвучно глотал воздух открытым ртом, после попытался подняться, но руки тут же подогнулись, и лицо уткнулось в лужу натекшей на пол крови. Пару минут полежал так, потом перевалился на спину и осторожно прикоснулся к зарубцевавшемуся шраму под левым соском.
Лихо меня. Нет, действительно лихо.
И сам бы лучше не исполнил.
Остается только вопрос — кто? Альб или Берта?
На чужих грешить не стоит: никто не знал о моей привычке касаться зеркала, прежде чем в него посмотреть. И где именно зеркало висит — тоже.
А так — дернулся тент, и лети душа в Свет.
Ну ничего, разберусь. Только Гуго дождусь для начала — он-то при всем желании обежать фургон и столь ювелирно пырнуть меня клинком никак не успевал.
Выжженные на руке святые письмена, которые и развеяли самого шустрого беса, заодно исцелив меня крупицами его скверны, ныли просто невыносимо, долетавший до пустыря колокольный звон колол похуже вражеского копья, и меня вновь начало мутить.
Чтобы хоть как-то отвлечься, я зачерпнул из таза мыльной воды и оттер с торса и лица только-только подсохшую кровь. Потом, достав из сундука короткие широкие штаны, синюю рубаху и расшитую затейливыми узорами кожаную жилетку, оделся и с кряхтением натянул на ноги тяжелые пехотные ботинки с железными набойками на носках. Перевел дух, прикрыл короткий ежик рыжих волос куцей кепчонкой и с залитой свинцом дубовой дубинкой в руках уселся на табурет.
Подождем.
Первым на мое счастье явился Гуго. Насвистывая популярный этим летом незамысловатый мотивчик, фокусник забрался в фургон и с изумлением уставился на залитый кровью пол.
— Себастьян, ты кого-то убил? — заозирался он по сторонам. — А где тело? В сундуке?
— Нет, — скривился я и перевернул таз. Окрасившаяся в розовый цвет вода утекла сквозь щели, и кровавое пятно перестало бросаться в глаза. — Скорее это меня убили. И вполне успешно, только не до конца.
— Ты в порядке? — всполошился фокусник.
— Теперь — да.
— Кто это был?
— Не знаю, — покачал я головой и указал на неприметную прореху в тенте. — Ударили с улицы.
— Но почему именно сейчас? — наморщил лоб Гуго и вдруг охнул. — Кто-то из нас работает на Норвейм?
— Ничего другого мне на ум не приходит.
— Альб или Берта? Или меня ты тоже подозреваешь?
— Ты бы не успел фургон обежать.
— Хоть в чем-то повезло.
— И не говори. Остается только выяснить, кто именно скурвился.
— Где ты стоял? — спросил Гуго и потянул меня к зеркалу. — Только встань на то самое место! Это важно!
Выполнять распоряжение не хотелось просто жутко — теперь никакая молитва не спасет! — но я пересилил себя и подошел к зеркалу. Подспудно ожидая повторения смертельного удара, протянул руку к деревянной рамке, сдвинулся немного в сторону и кивнул.
— Здесь.
— Куда был нанесен удар?
Я нехотя задрал рубаху и показал белую отметину шрама с левой стороны груди.
— О Святые! — воскликнул пораженный фокусник. — Точно в сердце!
— Хотелось бы выразить восхищение такой точностью лично…
— Так, били снизу вверх и немного наискось, с правой руки, — задумался Гуго и поспешил к закрывавшему вход пологу. — Подожди!
Чувствуя давящую на плечи усталость, я присел на табурет и похлопал увесистой дубинкой по ладони. А ведь так замечательно день начинался! Так замечательно…
Вернувшийся в фургон Гуго с отсутствующим видом уселся на сундук и печально вздохнул:
— Я бы предпочел, чтобы предателем оказалась эта стерва…
— Альб?
— Он.
— Откуда такая уверенность?
— К борту придвинут бочонок. Крышка протерта.
— Неудивительно, — фыркнул я. — Даже Берте не дотянуться с земли.
— Она высокая, ей несподручно бить с бочонка снизу вверх, — пояснил фокусник. — При ее росте удар вышел бы скорее горизонтальным. И знаешь, она бы непременно зашла оценить результат. А вот Альб в этом отношении излишне самоуверен. Вечно его контролировать приходится.
— Зови выродка. — Поднявшись с табурета, я спрятался за вешалку со сценическими нарядами и предложил: — Скажи, что обнаружил мое тело, все осмотрел и нужна его помощь.
— Сделаю, — вздохнул Гуго и, задув фонарь, выбрался наружу.
Вскоре послышались голоса, потом полог дрогнул, и внутрь проскользнула невысокая, коренастая фигура жонглера. Непривычный к темноте Альб на какой-то миг замешкался, не веря собственным глазам — где труп?! — и подарил мне великолепную возможность примериться и садануть его дубинкой, не опасаясь из-за спешки перестараться и проломить череп.
Парень рухнул как подкошенный; немедленно подскочивший к жонглеру Гуго кандалами из реквизита приковал его правое запястье к левой лодыжке, а потом мы повыкидывали из сундука пыльное барахло и сгрузили туда предателя, предварительно отыскав все запрятанные в его одежде ножи.
