обручальное кольцо и драгоценности, которые Рашид подарил, пока она была в его глазах «царицей».
— Ладно... — произнес Рашид, поглаживая себя по животу. — Обижаться тебе не на что. Я ведь тебе все-таки муж. А мужу многое интересно. Только... ему повезло, что он умер. Если бы он был сейчас где-то неподалеку, уж я бы с ним потолковал.
— Разве можно говорить дурно о мертвых?
— Не таких уж и мертвых, как я погляжу, — пробурчал в ответ Рашид.
Дня через два Лейла проснулась поутру и обнаружила на полу возле своей двери целую кипу детских вещей. Там были чепчики с вышитыми розовыми рыбками, голубое шерстяное платьице в цветочек с носочками и крошечными перчатками в тон, желтая пижама в оранжевый горошек, зеленые штанишки с кружавчиками и много чего еще.
— Ходят слухи, — сказал за ужином Рашид, не обратив ни малейшего внимания на Азизу в новом наряде, — что Достум вознамерился принять сторону Хекматьяра. Эта парочка задаст перцу Масуду. Да тут еще хазарейцы. — Рашид набил рот маринованными баклажанами, которых Мариам много заготовила в то лето. — Остается надеяться, что это только сплетня. А то теперешняя война по сравнению с тем, что будет, покажется нам увеселительной поездкой в Пагман[44].
Насытившись, Рашид, как был, взгромоздился на жену и запыхтел, только штаны спустил до колен. Сделав дело, он скатился на кровать и через минуту уже спал.
Лейла выскользнула из спальни. Мариам, сидя на корточках в кухне, чистила форель. Горшок с уже замоченным рисом стоял рядом. Пахло дымом, тмином, жареным луком и рыбой.
— Спасибо, — поблагодарила Лейла, присаживаясь в уголке и поджимая колени.
Мариам, будто и не заметив ее, порезала на кусочки первую рыбину и принялась за вторую. Зубчатым ножом она обрезала плавники, перевернула рыбу, быстрым ловким движением вскрыла ей брюшко от хвоста до жабер, затем засунула палец форели в рот и одним махом вырвала жабры вместе с внутренностями.
— Вещи такие миленькие.
— Они все равно валялись без проку, — пробормотала Мариам. — Не все ли равно, твоя дочь их износит или моль съест?
— Где это ты научилась так разделывать рыбу?
— В детстве я жила у горной речки и сама рыбачила.
— А я никогда в жизни не рыбачила.
— Это несложно. Главное, уметь ждать.
Лейла не отрывала глаз от ее ловких рук.
— Ты сама их шила?
Мариам кивнула.
— Когда?
Мариам переложила куски форели в миску с водой.
— Когда была беременна в первый раз. А может, во второй? Восемнадцать, не то девятнадцать лет назад. В общем, давным-давно. Только носить их так и так некому.
— Ты хорошая портниха. Научи меня как-нибудь.
Старательно прополоскав рыбу, Мариам положила ее в чистую миску, стряхнула воду с рук, подняла голову и посмотрела на Лейлу. Впервые за все время.
— В ту ночь, когда он... За меня никогда никто не заступался.
Лейла во все глаза глядела на обвисшие щеки, на морщинки в уголках глаз, на глубокие складки вокруг рта, говорящие сейчас... нет, не о враждебности — но о невысказанных печалях, неразделенных тяготах, нелегких испытаниях. Если бы Лейла столько прожила здесь, она бы, наверное, тоже была такая.
— Я не могла допустить. Просто дикость. В доме, где я выросла, никто себе такого не позволял.
— Твой дом теперь здесь. Ничего, привыкнешь.
— К побоям? Никогда!
— Он и на тебя руку поднимет, дай срок. — Мариам вытерла тряпкой руки. — Ты ведь ему дочку родила. Значит, кругом виновата.
Лейла поднялась на ноги.
— На улице, правда, свежо. Но почему бы двум виноватым не попить чайку во дворе?
Вид у Мариам был донельзя удивленный.
— Не могу. Мне еще фасоль надо перебрать и промыть.
— Я тебе утром помогу.
— И прибраться.
— Мы вдвоем быстро справимся. По-моему, еще немного халвы осталось. С чаем ужасно вкусно.
Мариам положила тряпку на стол, накинула хиджаб, заправила выбившуюся прядь волос.
— Китайцы говорят, что лучше ничего не есть три дня, чем один день не пить чая.
— Хорошо сказано, — чуть заметно усмехнулась Мариам.
