Мне кажется, там все было коричневое. Палатки. Люди. Собаки. Овсяная каша. И дерево без листьев, на которое я забирался каждый день. Целый муравейник открывался передо мной. Старики грели на солнышке свои язвы. Дети тащили канистры с водой, мешки с мукой (хлеб из нее почему-то не выпекался), собирали собачьи какашки на растопку, вырезали из дерева АК-47. Ветер трепал брезент, нес мусор, сухую траву, в воздух взмывали воздушные змеи.
Дети умирали сплошь и рядом. От дизентерии, от туберкулеза, просто от голода. Если бы ты знала, Лейла, сколько детей похоронили на моих глазах! Ничего ужаснее и представить себе нельзя.
Тарик смолк. Пошевелился. Поджал под себя ногу.
— Отец умер в первую же зиму. Во сне. Без страданий. Той же зимой мама заболела воспалением легких и чуть не отправилась вслед за отцом. Температурила, кашляла, харкала кровью. Если бы не лагерный доктор... Он принимал больных в обычном фургоне, и к нему стояла жуткая очередь. Люди тряслись в ознобе, стонали, у некоторых дерьмо стекало по ногам, некоторые и говорить-то не могли, так им было плохо. И он выходил маму. К весне она поправилась.
А я поступил низко, позорно: напал на мальчишку лет двенадцати. Приставил осколок бутылки к горлу и отнял одеяло. Матери отнес.
Когда мать выздоровела, я поклялся, что буду работать, скоплю денег и мы снимем квартиру в Пешаваре. С отоплением и чистой водой. И я стал искать работу. Иногда по утрам в лагерь приезжал грузовик. Нужны были крепкие парни — расчищать поля от камней, собирать яблоки. Деньгами, правда, платили редко. Одеяло или пара ботинок — вот и вся оплата. Только меня никогда не брали. Посмотрят на мою ногу — и возьмут другого.
Можно было наняться копать канавы, строить хижины из самана, носить воду, чистить нужники. Желающих было предостаточно. А от меня отказывались.
И вот однажды, осенью 1993 года, мною заинтересовался один лавочник. Надо отвезти кожаное пальто в Лахор, говорит. Хорошо заплачу. (Хватило бы, чтобы снять квартиру на месяц-другой.) Вот тебе адрес моего друга. Это прямо у вокзала.
Конечно, я знал, в чем тут дело. Знал почти наверняка. Но деньги... кто бы мне предложил такую сумму? А зима была не за горами.
Я даже в автобус не успел сесть. Быстро меня вычислили. А может, подставили. Чуть полицейские подкладку надрезали, гашиш и разлетелся по всей улице.
Тарик издал дребезжащий смешок. В детстве он тоже так смеялся, чтобы скрыть смущение, когда набедокурит и все откроется.
— Он был хромой, — поделился Залмай.
— Это тот, о ком я думаю?
— Он просто заглянул на огонек, — вмешалась Мариам.
— А ты заткнись! — Рашид поднял кверху палец и повернулся к Лейле: — Что я вижу! Лейли и Меджнун снова вместе! Как в старые добрые времена. — Лицо у него словно окаменело. — И ты впустила его. Сюда. В мой дом. Он был здесь с моим сыном.
— Ты обманул меня. Ты лгал мне, — выговорила Лейла сквозь зубы. — Ты подослал того человека. Если бы я знала, что он жив, я бы ни за что не осталась у тебя.
— А ТЫ МНЕ НЕ ВРАЛА, ЧТО ЛИ? -взревел Рашид. — Думаешь, я ничего не понял? Насчет тебя и твоей харами? Совсем за дурачка меня держишь, шлюха?
Чем больше Тарик говорил, тем страшнее казалась Лейле та минута, когда он остановится и настанет ее черед рассказывать, что, когда и почему. Стоило Тарику ненадолго прерваться, как Лейле делалось плохо. Она избегала смотреть ему в глаза и сидела, уставившись на свои руки с пробивающимися черными волосками.
Про годы, проведенные в тюрьме, Тарик почти не упоминал. Сказал только, что научился там говорить на урду. На вопросы лишь головой качал. Этого было достаточно, чтобы перед Лейлой так и встали ржавые решетки, битком набитая камера, заплесневелые потолки. Через что довелось пройти Тарику! Жестокость, унижения, отчаяние...
— После моего ареста мама трижды приезжала ко мне, но мы так и не свиделись. Я ей написал письмо, потом еще. Не знаю, получила она их. Сомневаюсь. И тебе я тоже писал.
— Писал?
— Целые тома навалял. Твоему другу Руми за мной не угнаться. — Тарик опять засмеялся.
Наверху белугой заревел Залмай.
— Как в старые добрые времена, — повторил Рашид. — Влюбленная парочка. И ты, конечно, открыла перед ним лицо.
— Открыла, — подтвердил Залмай. — Ведь правда, мама? Я сам видел.
— Не очень-то я по душе твоему сыну, — посетовал Тарик, когда Лейла опять спустилась вниз.
— Извини. Не в этом дело. Просто... Да ладно, не обращай внимания.
Лейлу охватил стыд за Залмая. Ничего не поделаешь, малыш ревнует. И ведь до того обожает отца, что все другие мужчины в его глазах достойны лишь презрения.
Она постаралась сменить тему.
Я тебе писал.
Целые тома.
Тома.
— Сколько ты уже живешь в Мури?
