Помоги мне! Пожалуйста! Скажи наконец, что случилось с моими детьми.
Но ангел молчал, а заходящее солнце окрашивало багрянцем оперение его крыльев, слегка раскинутых для взлета.
— Погоди! — воскликнула она однажды вечером. — Скажи, где мои близнецы!
— Мария, — молвил ангел, — мы должны верить, как это ни больно, мы должны верить.
— Понимаю, — глухо ответила она. — Мы должны верить, что мои близнецы никогда не попадут на небо, что вечное блаженство для них навсегда под запретом.
— Да, — согласился он, — к сожалению, их нельзя было окрестить.
— Но они же не виноваты!
— Нет, не виноваты.
— Совершенно невинные, безгрешные!
— Да, конечно. Хотя из катехизиса тебе должно быть известно, что лишь крещеные вправе узреть лик Божий.
В коридоре дребезжание — столик на колесах!
— Последний вопрос, — взмолилась Мария, — куда они попали?
— В лимб, — тихо сказал ангел.
— Ты знаешь, где это?
— Меж небом и адом, меж блаженством и проклятием, меж светом и…
Дребезжа, столик перевалил через порог, потом милая старшая сестра встряхнула градусник, сунула его пациентке под мышку и воскликнула:
— Ну, госпожа Майер, где же посетитель, с которым мы так мило болтали?
Макс стоял у окна, засунув правую руку в карман брюк.
— В правлении, — сказал он, — все единогласно заявили, что я человек подходящий. В моих способностях никто не сомневается.
— Замечательно!
— Замечательно? А толку-то? Шиш с маслом! Они решили снова выдвинуть на выборы кандидатуру нынешнего председателя.
— Мясника.
— Да, мясника.
— Нельзя забывать, — попыталась Мария утешить мужа, — война кончилась не так давно.
— Три года прошло, Мария. Чуть не целая вечность!
— Возможно. Но старый порядок пока действует. И старый страх.
Он стоял.
Она лежала.
Было первое воскресенье октября. Она лежала здесь уже две недели и могла выдержать все, даже плач младенцев, только не безмолвную, укоризненную спину Майера.
— Еще на свадьбе можно было заметить, — вдруг сказал он.
— О чем ты, дорогой?
Вообще-то она точно знала, что он имел в виду. Многолюдным празднеством их свадьба не стала. У папa выдался плохой день, и, опираясь на Луизу и Лаванду, он рано ушел к себе. С Губендорф, подружкой невесты, тоже возникли проблемы. Хотя оранжевое гипюровое платье прекрасно подчеркивало ее бюст, офицеры, товарищи Майера, ее игнорировали — косы венком а-ля Гретхен давным-давно вышли из моды. Мария изо всех сил старалась успешно исполнить две роли разом — невесты и хозяйки дома. Одного благодарила за подарок, тут же предлагала другому виски, улыбалась через плечо и пожимала руки. Развлекала и чаровала, знакомила и сводила вместе, заводила в беседке старинный граммофон, а в сумерках зажгла над парапетом террасы лампионы. Но оказалось трудно, едва ли не безнадежно создать из пестрой толпы компанию. Господа офицеры держались особняком, а когда Луиза угощала их пирожками, ее, как нарочно, укусила оса. Воротник сутаны затягивался все теснее, офицеры потели в наглухо застегнутых мундирах, а у Губендорф под мышками расползались серые пятна. Невеста с женихом начали тур вальса, и Мария, уже в круженье, успела организовать вторую пару, но Губендорф так и осталась сидеть в одиночестве на круговой скамейке (до ужаса оранжевая!), никто из кавалеров на нее даже не посмотрел. Лаванда кружил в танце Луизу, а Мария отвела подругу в сторону и расплела ей медово-тяжелые белокурые волосы.
«Так ты выглядишь куда красивее, голубушка моя, не стоит забывать, времена изменились!»
Потом Мария поставила «In the Mood» Гленна Миллера и дерзнула потанцевать с отринутой. Увы! Мужская половина гостей, к сожалению включая и Майера, не выказала готовности последовать примеру хозяйки дома. Около десяти невеста, вконец измученная, сидела на берегу, опустив ноги в воду, и плакала горючими слезами. Из динамиков доносился треск, танцплощадка пустовала. Брат, прихватив бутылку коньяка, устроился на террасе, и, хотя Лаванда очень старался закрыть ставни в спальне папa по возможности бесшумно, господа офицеры на прибрежной лужайке решили, что старик Кац желает покоя.
«Пора! — скомандовал один из них. — Уходим!»
Да, уже тогда, в июне 1945-го, они не могли не заметить: человек предполагает, а Бог смеется. Оба они метили чересчур высоко: она — за роялем, он — в политике. Он воочию видел себя на национальных подмостках, в парламенте или в правительстве, тогда как она воображала, будто сможет жить как две Марии сразу — Мария Кац, пианистка, и Мария Майер, жена.
Какое заблуждение! Ничего из этого не вышло, ничего! Ей привозили на столике отсос, чтобы сцедить ненужное молоко, а мясник, вечный партийный председатель, опять обскакал Макса. Оба они потерпели неудачу. Их амбиции не сбылись. Она лежала, он стоял. У нее в животе царила жестокая пустота, у него — холодная ярость, ярость на город, на партию, а в первую очередь на жену, у которой отец еврей, которая родила мертвых близнецов да еще подхватила какую-то необъяснимую горячку. Каждый из них надеялся, что другой нарушит молчание, что зазвонит телефон, заплачет младенец, задребезжит столик на колесах, а время беспощадно уходило. На губах у обоих словно лежала печать. Я не могу тебе помочь, думала она, думал он, потому что я — Макс, Мария — несчастье твоей жизни.
Разъединенные-соединенные.
Максмария.
Мариямакс.
Любовь.
Жизнь.
Смерть.
Мы.
Потом двустворчатая дверь с глухим шумом закрылась, и еще долго после ухода Макса ей чудилось, будто по коридору со смачным чавканьем спешат его резиновые подметки, спешат, спешат прочь. В следующее воскресенье он ушел в горы. Она была благодарна ему за деликатность. Намного, намного проще, думала Мария, переживать одиночество в одиночку.
В пути III
Приезды и отъезды.
Потомки и предки.
Она размышляла и грезила, видела у горизонта отряд уборочных машин, а высоко в небе — тех самых жаворонков, что некогда устремлялись из синих высей вниз, провожая первого Каца и его чемодан на запад, все время на запад, на закат, в слепящее сияние солнца. Она ехала дальше.
От промежуточной остановки пришлось отказаться, уже половина пятого, мальчуган вот-вот будет дома, и Мария живо представляла себе, что было бы, если б он увидел, как старый добряк Перси, чего доброго надушенный и напудренный, беспомощно пытается снять лампионы высоко над парапетом
