остается. Но знаешь ли ты, сколько времени провел ты на острове?» И Веа ответил, что точно не знает. Ну, может, две недели, может, два месяца. «Двадцать лет,» — проговорила старуха. Веа не поверил. «Тогда взгляни на свои руки,» — вскрикнула она внезапно. И тут рыбак увидел, что руки его, сжимавшие бамбуковую палку, покрылись морщинами, кожа на них отвисла, пальцы скрючились, суставы вздулись и проступили на руках жилы. Веа посмотрел на старуху, взглянул на берег и развернул свою лодку в обратном направлении. Больше его никогда не видели.
— Красивая история. А что дальше? — спросил я Григория.
— А дальше, — улыбнулся он неуловимо, — приплыли белые люди и доказали, что нет никакого Бананового Острова, а есть только стеклянные бусы, огненная вода и деловые отношения.
Как будто в подтверждение его слов, механик на заднем дворе все колотил по своей железке. Упорный, подумалось. Почти как я.
— Знаешь, как говорят о нас тут черные? — сказал Григорий, дождавшись момента, когда автослесарь сделал, наконец, паузу и прекратил свой стук на несколько минут. — Они говорят нам: «Вы, белые, пришли сюда и научили нас, что главное в жизни — деньги. А раз так, вы нам должны их давать до скончания века.»
— Это они так оправдывают свою лень, — говорю.
— Не совсем. Они и впрямь не понимают, что деньги сами по себе ничего не значат. Я не знаю, как это бывает с твоими большими людьми, — и Волков, приподняв подбородок, чуть закатил глаза. — а вот с моим контингентом именно так и происходит. Вот, например, чиновник в банке, куда я приношу выручку. Он может красиво рассказать о том, что такое дебет и кредит, основные и вспомогательные фонды, но на самом деле он считает, что его личная экономика зависит от того, принесет ли Григорий Волков деньги сегодня или завтра. И он не понимает, что доллары это лишь символ невидимых рычагов, которые двигают настоящую экономику. И сами по себе это просто цветные бумажки, сила которых создается людьми.
Я почувствовал, что его слова меня убаюкивают.
— А еще они не понимают, что русские думают примерно так же, как и они. — сказал я, чтобы поддержать разговор. Что я такое несу, да и вообще, зачем я сюда пришел? Не помню. — Мы же в душе такие же черные. Мы. Русские... Украинцы... Белорусы...
На слове «белорусы» мои глаза плавно захлопнулись.
— Я мордвин, — слышу я голос Григория.
Веки налились мягкой тяжестью. Пришлось ее преодолеть, чтобы немного приоткрыть их.
— Нет, Гриша, ты не мордвин, — говорю я, улыбаясь. И моя рука ложится Волкову на плечо. — Ты не мордвин и ты даже не русский. Ты африканец. Африка твой дом, вся эта Африка и есть твоя личная Мордовия.
Я повернулся и показал на пространство за своей спиной. И увидел, что с ним происходит нечто невероятное. Оно внезапно покосилось, как во время землетрясения. Хотя столы и стулья остались на месте, и на стойке, вопреки всем законам физики, продолжали неподвижно стоять стаканы с пойлом. Стаканы продолжали стоять и на нашем столе. А, между тем, я чувствовал, что начинается настоящее землетрясение. Стены и пол тряслись, словно в лихорадке, и я чувствовал эту дрожь, и я видел дрожь на лице Волкова. Его трясло так же, как и меня. «Землетрясение,» — хотел я крикнуть — «спасайся, кто может». Но вместо слов из моего рта вырвался клекот птицы. Он сразу же стал жить своей жизнью, за несколько секунд оброс перьями, у него появились клюв и крылья, и этот звук стал смотреть на меня недобрым хищным глазом. Он подскочил к потолку и, ударившись об него, снова подлетел ко мне. Он закрывал своим оперением Гришино лицо, и я стал отгонять эту птицу. Птица принялась прятаться от меня, ныряя полностью в один стакан и выпрыгивая из другого. «Вот ведь какая дрянь,» — хотел я усмехнуться Волкову, но мой смех превратился в гиену с коротенькими задними ногами, и теперь она сама смеялась надо мной. И вместе с дивной птицей напряглась в ожидании того момента, когда я расслаблюсь и сделаю ошибку. Я не хотел расслабляться. Я начал сбрасывать со стола стаканы. Они медленно падали на пол, рассыпаясь стеклянными брызгами, похожими на стеклянные бусы белых первопроходцев, и звуки бьющейся посуды превращались в разных, очень опасных существ. Я успел заметить леопарда, дикобраза и косулю. Леопард рычал на меня, дикобраз обстреливал своими колючками. Косуля тоже была опасной, потому что норовила боднуть меня рогами. И когда ей это удалось, мне стало нестерпимо больно. Как будто ее рога были отточены напильником. А где же он, этот напильник? Конечно, в руках Григория. Я видел, что он сидит, как каменное изваяние, и у него в руках этот напильник, покрытый ржавчиной. Точно, это был он, этот опасный инструмент, и каменный человек водил напильником, оттачивая рога косули. Я на секунду забыл, что мне нужно быть бдительным, и упустил тот момент, когда рогатое животное боднуло меня во второй раз. От боли я закричал, хотя как раз этого мне делать было нельзя. Из тех звуков, которые я издаю, образуются новые хищники. И вот они ворвались в полутемное помещение. Кажется, здесь собрались все обитатели либерийских джунглей. Теперь уже невозможно было различить, кто есть кто, и вся присутствующая фауна превратилась в разноцветную массу, которая кричала, шипела, квакала, шуршала, рычала и повизгивала. А еще издавала зловонные запахи и норовила дотянуться до меня. Звери влезли даже на стол, за лесом рогов, хвостов, зубов я потерял из виду лицо Григория. Впрочем, он мне был не помощник. Григорий окаменел окончательно и лишь изредка водил напильником по сторонам. А что у меня в руке? Еще один пустой стакан. Я сжал его как можно крепче, размахнулся и, что было силы ударил об угол столешницы. В руках у меня появилось очень опасное оружие, в некоторых кругах известное под названием «розочка». Вполне удобное оружие. Звери увидели, что теперь я вооружен. Они явно перепугались и отступили. «Ага!» — воскликнул я. — «Ну, теперь вам кранты!» Я воодушевился и совсем упустил из внимания, что птица, первой слетевшая с моих губ, спикировала куда-то за мою спину. Она коварно села мне на плечо и ткнула своим клювом куда-то мне в темячко, в самую что ни на есть болевую точку. Боль была дичайшей, но у меня хватило бы сил, чтобы удержаться на ногах. Если бы не землетрясение. Все время, пока длился мой бой с нахлынувшими в бар джунглями, землю продолжало трясти. И я свалился под ноги каменному Григорию. Дикая стая разлетелась в стороны, и я успел заметить, что вовсе не такой уж он и каменный, этот Григорий. Из-под коротких бетонных брюк выглядывали вполне человеческие волосатые щиколотки, а под ними большие загорелые ступни в истертых вьетнамках. Потом все вокруг начало проваливаться в темноту, и я еще долго видел перед собой эти вьетнамки. И слышал незнакомый голос, говоривший не мне: «Он сможет выдержать?» Что это, вопрос или утверждение? И как называется язык, на котором говорит невидимый мне человек. Русский? Английский? Нет, я узнал его, я точно знаю, что это мордвинский. Не мордовский, мордовский это другой. Этот же был точно мордвинский. Ведь Гриша сам мне сказал, что он мордвин. Каменный мордвин в старых вьетнамках произнес: «Прости, старик, так было надо.»
ГЛАВА 14 — ЛИБЕРИЯ, МОНРОВИЯ, МАЙ 2003. В ГОСТЯХ У ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
Гулкое, гулкое эхо. Голова сдавлена повязкой. Больно. Она закрывает мои глаза. Поэтому я ничего не вижу. Но зато хорошо слышу. Я слышу как меня несут по лестнице, шаркая ногами по мраморным ступенькам. Я очень хорошо помню, что я в Либерии. Здесь есть только одно место, где ступеньки сделаны из мрамора. И я знаю это место.
Повязка очень плотно сидела на моих глазах, ее, видимо, несколько раз обмотали вокруг моей головы. Но, если честно, то в этом не было особой необходимости, потому что я чувствовал какую-то нестерпимую резь в глазах. Как будто бы кто-то плеснул одеколон мне в лицо. Я старался держать веки плотно зажмуренными даже под повязкой, и это несколько смягчало мои болезненные ощущения. Зато слышал я прекрасно. Я давно уже пришел в сознание, но про себя решил, что не стоит об этом сообщать моим носильщикам. Тем более, что я не знаю, кто они. А это место? Поскольку я не всегда был уверен в своих партнерах, я завел себе полезную привычку — внимательно запоминать обстановку, в которой я бываю. Считать ступеньки в подъездах, в которые я захожу впервые. Запоминать количество лестничных пролетов и поворотов. Определять характер эха, которое слышу. Потому что эхо звучит по-разному в больших залах и маленьких помещениях, подворотнях и тоннелях. И даже в одинаковых по размеру комнатах характер эха зависит от отделки. Вот так, как сейчас, может отражать звук только мрамор, я это знал наверняка. Ну, если
