Анна Чащина
Бог со звезды
Пролог
Стоуш вытер руки и кинул тряпку на стол.
— Болеть будет, — сухо произнес он и позвал в открытое настежь окно: — Иди сюда, Келан!
Худенький мальчишка с копной светлых, рыжевато-желтых, как полосатая шкурка гедра, волос зашел в дом и нерешительно остановился рядом с великаном.
Жевлар недовольно фыркнул, поторопил:
— Чего стоишь, помоги ей. — И снова деловито обратился к еще лежащей на столе женщине: — Пить порошок, что дал тебе, трижды по щепоти. Не менее десяти дней. Мужа своего придержи месяц, а лучше два, к себе не подпускай. Полежи дома, не работай с неделю, тяжестей не таскай. Иди. Келан, проводи за изгородь.
Взгляд оранжевых круглых глазенок метнулся от окровавленной тряпки к зеленоватому от боли и бледности лицу селянки. Она неуклюже сползла со стола, закусив губу, тяжело оперлась ладонями о край. Стараясь не смотреть в сторону жестяного таза, одернула платье. Затем оперлась о плечо ребенка и тяжело, подволакивая ноги, мелкими шажками пошла.
Солнце слепило глаза, и Келан споткнулся о камень у двери. Женщина глухо застонала, ее пальцы больно впились в его плечо. Мальчик поморщился, но промолчал. Они медленно прошли через двор.
Вокруг дома была посажена изгородь. Странный гибрид живой природы и магии с явным удовольствием царапал непрошенных гостей, мог и придушить. Когда-то Стоуш едва отнял у зеленого охранника особо любопытного соседского мальчонку. Парнишка уже начал синеть.
При такой «собаке» запоры не нужны. Вот в живой изгороди вместо калитки и зияла простая дыра. Напротив нее страждущие останавливались и звали Стоуша. А там уж он или Келан проводили мимо лохматого чудища. Никто и никогда не пытался покушаться на покой жильцов. Себе дороже. Скотина и та чуяла магию, обходила стороной. Объяснялось это, правда, все же не волшебством изгороди, а скорее родом занятий хозяина дома.
Мальчик провел женщину сквозь дыру и остановился. Дальше идти он не собирался. Селянка убрала руку с плеча Келана и крепко ухватила его за запястье, оставляя царапины черными жесткими когтями. Птичьи, бледно-голубого цвета глаза с яростью изучали смуглое личико:
— Ненавижу… — прошипела она с какой-то непонятной болью в голосе.
Келан тихонько взвизгнул, забился в руках женщины, пытаясь вывернуться. Она пошатнулась и, чтобы удержаться на ногах, оттолкнула от себя мальчишку. Опустила полупрозрачную ткань на лицо, а затем медленно пошла вниз, спускаясь с холма к селению.
Только местные могли позволить себе прийти вот так, без сопровождения мужчины. Обычаи в глуши суровы, но правил без исключений не бывает. Лица селянки прятали под длинными накидками, а тайны за семью печатями. Да только село-то небольшое, и все прекрасно знали, зачем женщины ходят к Стоушу. Однако были и другие, неместные, что приезжали под вечер с охраной: двумя-тремя вооруженными мужчинами. И переночевав, исчезали в дымке рассвета.
Спокойствие и относительный мир в этих местах воцарились уже давно. С последней серьезной стычки минуло более десяти лет. Село стояло на отшибе, стратегические дороги через него не проходили, тракт пролегал много ниже. А здесь, в Холмогорах, были лишь пастухи и тишина. И все же приезжие не очень доверяли этому «миру». Вспышки волнений утихли, но случалось еще нарваться на засаду лихих людей или банду ящеров. Для местных жителей подобные нападения оставались досадными последствиями бушевавшей когда-то войны. На деревни лихие разбойнички нападать теперь боялись — получили бы достойный отпор. А вот одинокого путника подловить на дороге могли. После последней зачистки, лет шесть назад, случаи мародерства практически прекратились. Но знающие люди нашептывали, что если и случалась на горных дорогах засада, то в том была скорее вина жителей близлежащих селений, а не «мифических» разбойников. Эти слухи и заставляли большинство путников по-прежнему держаться настороже и путешествовать с караванами. Лихих людей всегда будет предостаточно, и не война тому виной, а обычная жадность.
Женщины заходили к Стоушу, пряча стыд и лица под покрывалами. Мальчик помнил всех: шутка провиденья — абсолютная память. Он частенько сидел во дворе, наблюдая за приезжими и приходящими. Ловил обрывки фраз, недоумевающие взгляды.
Когда женщина отошла достаточно далеко, Келан вернулся в спокойную тишину дома.
Стоуш тщательно вытирал стол. Увидев ребенка, ворчливо произнес:
— Я убираю, иди, погуляй пока. Завтра поедем в Кейчат. У меня там работа. Будешь смотреть в этот раз. Не всё, но будешь. Что это?..
Жевлар, когда хотел, мог двигаться очень быстро. Только что стоял в углу, а один стук сердца спустя его жесткие мозолистые лапы уже держали худенькую и маленькую руку Келана. Длинные кровавые царапины алели на смуглой коже.
— Ничего, яда нет, — сказал Стоуш. — Вот глупая женщина!
Он склонился к мальчику. Плоское лицо жевлара, покрытое короткой жесткой шерстью, почти не отражало эмоций, но широкие ноздри приплюснутого носа чутко реагировали на любые запахи. Кроме крови. Ее было слишком много в его жизни.
— Хочешь посмотреть? — темные глаза изучающее заглядывали в оранжевые.
Келан нерешительно кивнул. Жевлар тяжелой поступью подошел к столу и, нагнувшись, откинул покрытую пятнами крови тряпку. Мальчишка заглянул в таз.
Зародыш был большим, примерно с его ладонь. Затянутые пленкой птичьи глаза, крохотные, непропорциональные ручки и ножки. Плод плавал в крови, исторгнутой вместе с ним из чрева матери.
Келан смотрел округлившимися от страха и отвращения глазами.
— Жалко? — спросил Стоуш. Ребенок выпрямился, пытаясь ладонью спрятать кривящийся в беззвучном плаче рот. Помотал отрицательно головой.
Правильно.
— Иди, — сказал жевлар. Застучали по доскам голые пятки, и мальчишка вылетел на улицу.
Стоуш проводил его взглядом.
Он сам не знал, зачем при такой работе держит рядом ребенка. С тех пор как подобрал его на дороге, когда возвращался домой, мальчик находился рядом. Произошло это почти девять лет назад. Зачем тогда он, угрюмый одиночка, пожалел новорожденного, да еще и шантийца, жевлар задумался только раз. Мяукающий сверток, в котором лежал полумертвый от голода младенец с присохшей пуповиной, легче всего было оставить на дороге. Или свернуть тонкую шею двумя пальцами. Но вместо этого Стоуш отнес его в селение и выкормил, выходил.
Мальчишка выжил…
Жевлар взглянул на таз. Женщины — катаринки, сентки, моргутки — шли к нему, зная, что не откажет. Знали и то, что как бы ни было больно сначала, поправятся они быстро. Ведь грубые лапы Стоуша поистине волшебны. Не пожалеет, не обласкает, но сделает. Он работал палачом и, по долгу службы, прерывал разные жизни. Но не поэтому слава опережала его самого. Жевлар считался лучшим. Лучшим из своего клана великих палачей, наемников и лекарей. Он знал множество способов лишения жизни. Умел пытать так, что осужденный долгие часы оставался на тонкой грани между жизнью и смертью, балансируя, но не переходя. До тех пор, пока мастер сам не позволял уйти или остаться. Стоуш великолепно лечил раны и облегчал боль, чтобы тот, кто должен умереть медленно, раз за разом погружался в пучину страданий. Жевлар мог бы стать величайшим лекарем…
Но стал палачом.
Стоуш никогда не задумывался, виновен ли тот, кто умирает от его руки. И не получал удовольствия от насилия. Он просто очень хорошо делал свою работу.
