стены были заняты книжными полками с трудами научкомовских классиков. Все — кроме одной, на которой помещался портрет Первого вождя, карта Республики и план Столицы, напоминающий комету: старый район кольцевой планировки и новый, хвостообразный, — в том месте, где красностранские архитекторы решили разорвать круг, по которому из века в век бессмысленно ходили их предки.
В стороне от входа помещалась раскладушка — между клепаной ракетой, украшавшей интерьер, и некой железякой (видно, первой плавкой неизвестного завода). Остальное пространство занимал стол, снабженный лампой с зеленым абажуром, парой-тройкой телефонных аппаратов, письменным прибором, где чернильница имела в сечении вид звезды, и печати. Над столом висела на веревочке модель бомбардировщика.
Крылолет Крылолетыч, простой человек в старой кожанке, с острой бородкой и хитрым прищуром, вышел из-за стола, подал руку:
— Буеров.
— Кирпичников, — сказал ему Краслен.
Он страшно волновался. Кринтяжпром пришел на помощь:
— Как я понял, вы открыли факт вредительства?
— Так точно… То есть… Да, товарищ. На заводе безмоторных аппаратов в Правдогорске. Целый заговор. И самое ужасное, что с ними начзавком, Спартак Маратыч Разин! Массы ему верят просто слепо, контрагитации никак не поддаются!..
— Погодите-ка, товарищ! — перебил Краслена крин. — А долго вы к нам ехали?
— Да долго… Дня четыре. На летатлине сначала, а потом товарищ Урожайская с собой взяла.
«К чему это он спрашивает?» — думал пролетарий. Вдруг пронзила мысль: «Опоздал! Завод уже разрушен!»
— Товарищ Жакерия… Как же знаем, знаем, — бормотал между тем Буеров, роясь в ящике своего стола. — А вы слишком медленный транспорт избрали. Смотрите!
Он вынул номер какой-то газеты и положил перед Красленом. На первой полосе крупным шрифтом значилось: «Разоблачение банды шпионов-вредителей». Ниже виднелись портреты Люська и Маратыча — мелкие, скверного качества и здоровенное фото, где был изображен коллектив заводчан, голосующий за обвинение предателей. Дата стояла вчерашняя.
— Уже за решеткой. Все трое, — сказал Буеров, улыбнувшись.
Краслен сначала жутко обрадовался, а потом почувствовал себя невероятно глупо:
— Ох, товарищ Буеров! Что ж это я, получается, зря работу прогулял, притащился сюда, вас побеспокоил… Ну и ситуация… Бывает же такое… Уж простите!
— Будет извиняться! Вы, Кирпичников, отлично поступили, как и должен настоящий коммунист.
— Я беспартийный…
— Это почему же?
— Не успел еще, — сказал Краслен смущенно. — Я пока что кандидат. Меня рассмотрят скоро.
— Ну, значит, примут, — улыбнулся Буеров. — Считайте, что партийный.
— Так точно, — стесняясь все больше, ответил Кирпичников. Чуть помолчал и добавил: — Вы меня, Крылолет Крылолетыч, простите, что я, как дурак… заявился… Пойду я, пожалуй, не буду мешать вам работать.
— Что ж так сразу-то? Присядьте, пообщаемся… Да что вы так стеснятесь? Ведь я же не министр, не царь, не барин! Я такой же пролетарий, как и вы. И, кстати, ваш приезд совсем не глуп. Кто ж знал, что их раскусят накануне? Ведь могли же не раскусить. Вы, Кирпичников, медаль заслужили!
— Ну уж прямо…
— Прямо-прямо! Сядьте, что стоите! Мне б хотелось с вами пообщаться. Чай будете?
— Спасибо…
Кирпичников сел. Чай у Буерова был несладкий, но душистый. «Крылолету Крылолетычу от цеха № 5 завода „Серп и молот“», — прочитал Краслен на подстаканнике.
— А как же их раскрыли? Кто из наших? — спросил он, несколько расслабившись.
— Да вроде как застукали на месте преступления, — ответил Буеров, присев на край стола. — Подробностей не помню. Токарь, что ль, какой-то… Яшин… Яковлев…
— Наверно, Якобинцев Новомирка! Он сосед мой! — выпалил Кирпичников. — Отличный человек! Все нормы выполняет, да еще изобретатель! Спец по физике. И химию штудирует.
— Как здорово… — ответил крин задумчиво. — А я вот тут сижу и день и ночь, как будто управляю производством, а сколько у станка-то не стоял уж… Иногда так не хватает настоящего общения с рабочими… ну, то есть смычки с массами…
— Да что вы! Вы же настоящий, наш, народный пролетарский руковод!
— Ну, ладно, коли так. А то вот я беспокоюсь: вдруг да оторвался от рабочих, ну, а сам-то не заметил? Ведь бывает. Вы мне вот что: расскажите про завод свой. Только без прикрас. Какие настроения? Может, жалобы? Успехи с культпросветом?
— Да думаю, товарищ Буеров, теперь, когда шпионы пойманы, у нас все просто лучше некуда! Работаем неплохо, пятилетку вот надеемся до срока… Все почти партийные. Ну, что еще сказать?.. Не знаю прямо.
— Так уж все отлично? А вы подумайте, подумайте! Ведь разве так бывает, чтобы не на что пожаловаться? А?
Краслен задумался.
— Ну, разве что… Вот супа нам привозят двенадцать видов. Этого мало. Раньше было двадцать. И солянки не дождешься.
Буеров расхохотался:
— Ох, и молодежь пошла! Супов им мало! Эх, Кирпичников! Вот если б вы в Гражданскую… Вот если б в годы Первой пятилетки… Мы тогда картошке были рады, даже мерзлой. И под дождем мокли посреди степи, и в бараках по двадцать человек ютились, и работали шестнадцать часов в день, чтоб дать стране угля, завод построить к сроку! Ладно, не смущайтесь! Ведь шучу я. Для того мы и терпели, и трудились, чтобы молодежь не знала голода и жизни этой старой, нафталиновой, с дурацкой суетой и мелким бытом! Пейте, пейте чай-то!
Кринтяжпром похлопал пролетария по плечу.
— А культработа?
— С культработой тоже все в порядке. Просвещаемся, журналы изучаем. В заводской библиотеке вечно очередь…
— Приятно это слышать. А читают что, к примеру? Пинкертона? Или посерьезней?
— Ну, кто как. Бензина вот, девушка моя, про космос любит. Делер научным атеизмом увлекается, Пятналер — диаматом, партисторией. Хм… Пялер не читает, но зато он в драмкружке.
— А вы, Кирпичников?
— Да я обычно это… Языки учу по книгам.
— Путешествовать хотите?
— Может, приведется. Кто там знает… Просто нравится.
— И много изучили?
— Как сказать… Ну, вот ангеликанский знаю твердо. Шармантийский тоже понимаю, изъясняюсь более-менее. Брюннский тоже уже выучил. Дошел до эскеридского.
— Кирпичников! Да вы же полиглот! Умней интеллигентов получаетесь!
— Мне нравится учиться. Не плевать же после смены в потолок…
— Конечно! Разумеется! — воскликнул Буеров. — И все же это здорово! Когда-то мы мечтали, чтобы пролетарии хотя бы были грамотны, и это нам казалось страшно трудным и далеким! А теперь…
Краслен привык к тому, что пролетарии увлекаются наукой, мастерят, изобретают, сочиняют, просвещаются, рисуют и играют в драмкружках, что в цехах звучат строки классиков, а не мат, что выходные отдаются спорту и искусству, а не посиделкам за самогоном. А товарищ Буеров застал иные времена. Может быть, он был в чем-то счастливее Кирпичникова, раз мог радоваться вещам, которые казались молодежи привычными и естественными: отсутствию вшей, электрической лампочке, радио,
