— Ленни? Ленни… Откуда ты?.. Как ты?.. Я думала… Я не знала, что и думать! Ты ничего не…
— Я расскажу, расскажу, дорогая! Не представляешь, сколько всего со мной приключилось! Ты все еще живешь в этом доме?
— Да… То есть нет… С тех пор как ты пропал и началась война, так много изменилось! Кто твои друзья?
— Они коммунисты. А твои? Они сказали мне, что в доме нет никакой Джессики, и пригрозили оружием!
— Они тоже коммунисты. Это конспирация, не осуждай их, дорогой. Труд мой, как же я рада, что ты вернулся!
— Я и не знал, ждешь ли ты меня…
— О, Ленни… О… Ты еще спрашиваешь…
Увидев свою вернувшуюся соратницу и недвусмысленные объятия, негры открыли ворота. Джессика пригласила ученых войти и попросила товарищей налить им похлебки и определить место для ночлега. Краслена же повели в ту самую каморку, где прошло столько приятных минут…
— Ну, рассказывай! — сказала негритянка, когда оба разместились на кровати.
— Нет, ты первая!
Джессика стала рассказывать. О его местонахождении и миссии в Брюнеции она, естественно, не имела ни малейшего представления. После срыва покупки Краслена у гангстеров и разоблачения обмана (ведь негритянка буквально на ходу придумала байку о том, что Джонсон якобы приказал уступить пленника буржуям) был серьезный разговор с товарищами и угроза исключения из партии. С трудом Джессика убедила соратников, что Кирпипичников — друг, а не враг рабочего класса. Поверили ей, кажется, не до конца, хотя от наказания избавили, учтя былые заслуги. Потом арестовали Джордана — всего через несколько дней после того, как он все-таки осмелился вступить в партию. Вскоре началась война. Бидонвиль разбомбили с первым же налетом, мать погибла под развалинами. Через пару дней хозяева особняка решили эвакуироваться, уволив предварительно всю прислугу. Джессика не была бы собой, если бы не сделала перед отъездом господ копию ключей для себя и не вернулась в дом самочинно, приведя с собой товарищей и однопартийцев.
— Для полиции у нас тут общежитие черно-белой дружбы, — пояснила негритянка. — Ты ведь уже слышал про то, что ввиду нехватки солдат наше правительство спешно объявило сегрегацию незаконной! Ха-ха! В общем, мы тут делаем вид, что ведем патриотическую работу среди негров и даем кров погорельцам. Даже плакат вон повесили. На самом деле это штаб компартии. Ну да, и общежитие заодно. Если у вас с товарищами нет других, более интересных предложений, где ночевать, то милости просим… Кстати, ты так толком и не рассказал мне о них.
— Это ученые, Жеся! Может, это и покажется тебе невероятным, но они создали оживляющий препарат для Вождя!
Кирпичников кратко пересказал историю похищения и освобождения троицы.
— …Так что теперь наша цель — как можно скорее получить доступ к телу Вождя и воскресить его. — завершил Краслен. — Кстати, ты в курсе, что про секрет фабрики Памперса знает теперь весь город?
— Естественно, в курсе! Это теперь и не фабрика. Памперс переметнулся на сторону Брюнеции и уехал. Здание его фабрики национализировали. Теперь это просто хранилище тела Вождя. Его берегут как зеницу ока! Несколько кругов оцепления по периметру, зениток — без числа, а сверху — гигантское зеленое полотнище, чтобы бомбардировщики думали, будто здесь парк, а не фабрика. Тело Вождя — это шанс получить подкрепление для нашего правительства.
— Да, его хотят обменять на военную технику.
— Технику и солдат. А с Ангелики — Вождь плюс освобождение из тюрем всех коммунистов, включая Джона Джонсона.
— Ты думаешь, они смогут договориться?
— Понятия не имею. В любом случае надо поставить красностранских руководов в известность о том, что сюда прибыли ученые и оживляющее средство. Завтра я познакомлю тебя с членами нашего ЦК. У них есть выход на комкрин. Думаю, проблемы это нам не составит.
— Завтра, — сказал Краслен и нежно улыбнулся.
— Да. Завтра! — ответила Джессика, принимая горизонтальное положение.
…Все-таки она не шла ни в какое сравнение с Кунигундой!
29
— А ведь это тот парень, что привез бомбу для Джонсона по указке предателя Буерова, не так ли, Джессика? Неужели ты думала, я его не узнаю? — Негр-рабочий в синих хлопковых штанах на подтяжках и клетчатой красно-синей рубахе скептически усмехнулся.
— Это он, товарищ Паттерсон! Он был на тех плакатах. Но сколько можно повторять: по ошибке, только по ошибке! Кирпичников — друг коммунистов, друг негров!
— И твой приятель, как я понимаю, — в том же скептическом тоне добавил член ЦК ангеликанской компартии.
— Какое отношение это имеет к делу?.. — Джессика немного смутилась. — Между прочим, Съезд профсоюзов Краснострании уже принял резолюцию о невозможности осуждения сексуально раскрепощенных пролетарок, и довольно давно… А Краслена обвинили незаслуженно! Если он и не был достаточно бдителен с Буеровым, если и поддался его предательским уговорам, то теперь вполне искупил свою вину! Он спас пролетарских ученых!
— Я не имею ничего против резолюции профсоюзов, дорогая товарищ, но боюсь, что это любовное увлечение совсем отбило у тебя классовое чутье… Тобой движут эмоции, Джессика. А какие доказательства есть у тебя и у Кирпичникова? Почему я должен верить, что он действительно был в Брюнеции, а эти люди — похищенные ученые?
— Пустите меня к телефонному аппарату! — выкрикнул по-краснострански стоявший поодаль Заборский. — Я позвоню уполномоченному по здравоохранению, позвоню самому Робеспьерову, он меня знает, он скажет вам, кто мы такие! Краслен, переведите!
Паттерсон бросил на ученого недовольный взгляд.
— Кирпичников, успокойте своих друзей! — сказал он. — И перестаньте стоять столбом, скажите хоть слово сами, пока я не арестовал вас!
Краслен выглядел кисло. Котелок у него практически не варил. Прошлой ночью они с Джессикой уснули в четвертом часу, а в половине пятого утра начался воздушный налет. Прикорнуть в убежище не удалось: младенцы орали, детишки постарше просили еды, несколько женщин оплакивали погибших. В шесть, когда тревога закончилась, оказалось, что опять не до сна: в двух шагах от бывшего господского особняка разбомбило больницу. Раненые кричали из-под завалов, и пройти мимо было невозможно. Четыре часа подряд негры, ученые и Краслен разбирали остатки здания, вытаскивая из-под бетонных обломков живых и умерших. Завтрака не было: хлеб в магазины почему-то до сих пор не завезли. В десять в штаб явился Паттерсон. Общение с ним происходило в бывшей хозяйской гостиной, где фамильные портреты в золотых рамах и вычурные обои контрастировали с гамаками из брезента, подвешенными к лепному потолку, и лежащими на полу старыми одеялами. Краслену очень хотелось убедить ангеликанскую компартию в своей невиновности и оживить Вождя, но гораздо сильнее он мечтал о том, чтобы выспаться и поесть.
— Товарищ! — произнес он. — Ваши сомнения справедливы и обоснованны. Однако лучшее доказательство наших идей и намерений — созданный силой пролетарского разума оживин! Яков Яковлич, покажите!
Заборский вытащил из внутреннего кармана пробирку и продемонстрировал Паттерсону.
— Откуда мне знать, что внутри? Может, это яд? — парировал тот. — Вы хотите, чтобы мы, коммунисты Ангелики, уговорили красностранское руководство обменять военную помощь на тело Вождя, а
